Контрснайпер
Шрифт:
Командир протянул подчиненной газету.
— Вот… Покойная, прости господи…
Увидев фото, Ирина возмутилась не по-детски:
— Вы что, со своим сюрреализмом совсем рехнулись?!
— Ир, это газетчики… — попробовал оправдаться Быков. — Мы предупредили, чтоб без отмашки не печатать, а они…
— Я не о том! Вы где такую страшную карточку откопали?! Я ж на ней — как лахудра новозеландская! Это разве прическа? Не могли у меня нормальную фотографию попросить?!
Репин, как истинный джентльмен, перевел стрелки на друга:
— Так мы… знаешь, как-то об этом не подумали. Лёха снимок в личном деле взял… Да какая разница?
— Для
— Товарищ полковник, теперь из Промышленного РУВД звонят! — перебил ее раздавшийся из селектора голос дежурного. — Они тоже деньги собирают на похороны, спрашивают, куда привозить. Что отвечать-то?
— Надо брать, — шепнул практичный Быков, — пригодятся…
Командир страдальчески сморщился.
— Типун тебе… Отвечай, что пусть деньги пока у себя держат. Сообщим дополнительно… А меня нет! — Он отключил селектор. — И вот так уже с утра! Даже с телевидения звонили, материал хотят сделать… Анатолий, дуй прямо сейчас в редакцию! Пусть готовят опровержение.
— Может, подождем, а? Вдруг горцы клюнут?
— Поезжай, я сказал! Сыт по горло вашими оперативными комбинациями… Вон, с Лёхой вместе поезжай. Вдвоем там что-нибудь соврете. На свой вкус.
Братья по оружию поспешили из кабинета, пока Кленов не пригласил их в воспитательных целях на ринг.
— Ну так что? — посмотрел командир на Ирину. — Получается, с Малининым ошибочка вышла?
— Не факт… — улыбнулась та.
— В смысле?
— Вы ошиблись. А я — нет.
— И что ты ему сказала?
— Всё. Всю правду. За исключением того, чьи были картины. И что я — бывший контрснайпер.
— Погоди… — не понял командир. — Почему бывший?
— Так убили меня, Николаич… — Ирина кивнула на газету. — Погибла при исполнении служебных обязанностей. Теперь я — обычный инспектор по тылу.
Кленов встал и прошелся по кабинету. Затем снова сел напротив.
— Ир… Дело твое, конечно, но… Почему? Боишься?
— Нет. Просто надоело убивать людей.
— Понимаю… Знаешь, не люблю громких фраз, но… Если не будешь убивать ты, то кто-то будет убивать нас. И не только нас. Долг перед Родиной — не просто слова.
— Так. Но я ведь женщина, Иван Николаич! Вы все просто ко мне привыкли и перестали это замечать… А я — обычная русская баба, которой уже хорошо за тридцать. У которой перед Родиной есть и другой долг. Бабий… Есть еще вопросы?
Командир печально улыбнулся.
— Спасибо тебе, Ириш… Ты вот что… Поезжай сейчас домой. Отдохни, выспись. Ладно? Фарид тебя отвезет, и Сергей подежурит пока. А потом его Солома сменит.
Собровский автобус не спеша пылил по городу, словно вез экскурсионную группу. Сейчас торопиться было некуда. Голикова флегматично глядела в окно и лениво слушала разговор Елагина с Фаридом Моториным.
— Ну и что? — переспросил Сергей.
— А ничего… Три дня я его вылавливал, но заявление принять заставил.
— И ты думаешь, они найдут?
— Нет, конечно. Вещички эти давно уже пропиты. Но — дело принципа…
Елагин проводил взглядом хозяйственный магазин, где снова объявили тотальную распродажу плитки, потом вернулся к беседе:
— Не, у нас такого не водилось. Серебряков за подобные штучки шкуру бы спустил. И с самого виновного, и с начальника розыска. Наши артисты по-другому материалы мылили. Степа Владимиров вообще мастер был в этом деле. Ему даже кликуху дали — «Мастер-класс». Вот кто умел терпилу обработать! Приходит к нему как-то бабушка. У той мешок с капустой из подвала уперли. То ли бомжи, то
Когда они подъехали к дому, Елагин подсел к Ирине.
— Ир, слушай! Меня тут в прокуратуру опять вызывают, по поводу той моей стрельбы… Я не стал при Николаиче говорить, народу-то все равно нет. В общем, я сейчас туда, а как закончу — сразу к тебе. Лады?
Ирина кивнула.
— Да разве ж так можно, Ир? — Мать в расстройстве ткнула пальцем в лежавшую на столе газету. — Это ведь грех. Да и примета плохая.
— У нас, мама, это по-другому называется. Оперативная комбинация, — терпеливо пояснила Ирина, снимая с гвоздиков картины художника Репина и ставя их у стены. — По работе так надо было, понимаешь?
— Какая ж это комбинация, если тетя Зина с сердцем слегла? Телефон отключить пришлось, отбою нет от соболезнований. Отец Николай даже позвонил — сказал, бесплатно панихидку отслужит. Как теперь людям в глаза смотреть?
— Как и раньше — прямо. Между прочим, примета такая есть. Если человека при жизни покойником объявили, то проживет долго.
Ирина сняла очередную картину, полюбовалась на нее, а затем повернула полотно к матери. Хорошо хоть ее заранее предупредили, а то — страшно подумать…
— Мам, как думаешь, что здесь нарисовано?
Та взглянула, неопределенно пожала плечами.
— Я в этом не очень разбираюсь. Наверное, мужчина какой-то.
— Правда? А… почему?
— Не знаю. Так мне показалось. Здоровый мужик, вроде как Димка Смолин ваш… То есть Соломин… Ладно! Пойду, свечку за здравие поставлю. Да и отцу Николаю объяснить надо. Ты как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Все равно лишняя свечечка не помешает…
Нина Михайловна ушла в прихожую.
Под аркой она остановилась. Показалось, что косынку дома оставила, а без нее в церковь не пойдешь, она себе такого не могла позволить. Полезла в сумку. Нет, косынка оказалась на месте.
Оторвавшись от сумки, она встретилась взглядом с незнакомой женщиной. Та как раз входила в арку с улицы. В руках — полутораметровый рулон полиэтилена — обычно таким дачники закрывают парники. Женщина была не из их двора. Голиковы жили в доме на Пролетарской уже без малого три десятка лет, и Нина Михайловна знала здесь всех. Разумеется, в появлении постороннего человека не было ничего необычного. Мало ли кто к кому и по какому делу может идти. Но что-то Нину Михайловну насторожило. Какой-то тяжелый, отрешенный взгляд был у незнакомки. Да и полиэтилен… Вроде парники в это время не делают.