Контурные карты для взрослых (сборник)
Шрифт:
Дом я сняла, а со временем решила его выкупить. Назвала его hombre. [6] Он действительно стал мне самым близким другом. На Востоке принято считать, что друзья — те, с кем тепло. В объятиях hombre я нашла настоящее семейное тепло, хотя сквозняки — неотъемлемая часть его истории…
Сегодня первая годовщина моего переезда сюда. Я с легкой тоской вспоминаю тот день, когда меня провожал дождливый Стамбул, и ту злодейку луну, катающуюся в иллюминаторе самолета, словно желток в огромной синей миске. Тоска по прошлому — как залежавшийся изюм. Ее смягчает живая вода настоящего…
* * *
Иду по тропинке из выжженной травы, огибая кустарники диких роз. Мне жалко срывать миниатюрные бутончики, но иногда я всетаки не выдерживаю и отламываю пару колючих веточек с краснобордовыми соцветиями на конце. Прячу их за спиной, будто готовлюсь сделать комуто сюрприз. А потом оставляю розы на камнях побережья. Они будут смыты волной. Той же ночью, когда ветер наведается в Кемер, в мой турецкий городспаситель у самого сердца Таврских гор.
Алмат Малатов
Жестокое солнце
[7]
— Куда это ты собрался? — Мать без особого интереса наблюдала за моими сборами. К тому, что я много езжу, она привыкла.
— К друзьям на выходные.
— А где они живут?
— За МКАДом.
Я не обманываю, Чечня действительно за МКАДом, но мама любит читать газеты и смотреть телевизор, пугать ее конкретикой ни к чему. Поэтому я втихаря уезжаю во Внуково.
Стойку, где регистрируют рейс до Грозного, я нахожу без труда: над толпой возвышается папаха, вокруг папахи стоят женщины в платках. В самолете почти никто не берет у проводника ланч: еще не истек Рамадан, днем соблюдается пост. Вылет задерживают «по причине интенсивного воздушного движения над аэропортом» (кто бы мог подумать, что над аэропортами бывает интенсивное воздушное движение), сам перелет — почти три часа, и из самолета я выхожу в состоянии жестокой табачной абстиненции. Меня должен встречать студенческий другчеченец, и я планирую спрятаться за угол и перекурить. Но вместе с другом меня приходят встречать его братья и пожилая мать, а при стариках там не курят, тем более днем, в пост.
При родителях не курит даже старший сын. Младшие братья не курят при старшем, на улицах нет людей с сигаретами. Покурить удается только через два часа, после подробного расспроса главы семейства о Москве, политике и здоровье моих родителей. Вспомнив школьные годы, мы дымим, спрятавшись за коровником.
Нет алкоголя в магазинах: сухой закон. Говорят, раньше были точки, где продавали наркотики, но сейчас разогнали всех торговцев — кого посадили, кого пристрелили.
Город производит странное впечатление: очень силен контраст между разрушенными домами и отстроенными районами. Стены недостроенного дома моих друзей испещрены входными отверстиями от пуль — обстрел шел с расстояния триста метров, выйти из комнаты было невозможно.
— Несколько дней не могли выйти, но жить
— Страшно было?
— Привыкли, сынок. Некогда было бояться — сначала выживали, потом с мародерами боролись — и с нашими, и с русскими. А теперь опять начали дом достраивать. Было бы здоровье да руки — достроим.
Чтобы успеть посмотреть республику и поговорить со всеми, с кем запланировал, встаю непривычно рано — в девять утра. Помогает проснуться ругань во дворе — хозяйка, будто старая орлица, с клекотом напрыгивает на внучку, выговаривая ей сначала почеченски, а потом и порусски, — мать у внучки русская, на двух языках быстрее дойдет. «Учишься плохо, по дому работаешь плохо, кто тебя замуж возьмет? Ничего не умеешь! Посмотри, как ты постель заправила — мужчина даже аккуратнее сделает!» На мой взгляд, девчонка работает не разгибая спины, прошу ее не ругать.
— Неее, ленивая! — машет рукой старуха. 14летняя Марьям застенчиво улыбается. Думаю, замуж ее возьмут без проблем — красивая.
— Так и всю жизнь проспать можно, — семидесятилетний отец семейства подмигивает мне. День стариков начинается в четыре утра — в пост едят затемно. Потом — доить коров, работать по хозяйству, торговать молоком и сметаной на рынке, вечером — смотреть телевизор, обогреваясь от самодельной газовой плиты. Посреди просмотра политических дебатов гаснет свет.
— Я бы тех, кто так с электричеством делает, на десять лет бы сажал! — ругается отец. Телевизор погас в самый интересный момент.
— Он старой закалки, — смеются в темноте тридцатилетние близнецы — младшие сыновья. Из десяти детей после войны осталось четверо, шестеро внуков — сироты, о них заботится вся семья.
Старший внук и везет нас в город на старой «Волге».
Основные трассы восстановлены, но разбитых участков все еще много. Сельская дорога в ямах от снарядов. По бездорожью привычно разгуливает местное население. Чеченки, спокойно вышагивающие на десятисантиметровых шпильках по щебенке, производят сильное впечатление. Много красивых женщин — как выраженно южного типа, так и светловолосых и светлоглазых. Местная мода не очень отличается от московской, разве что головными уборами — платками у женщин и песами (тюбетейками) у мужчин. Женщины из религиозных семей закрывают волосы целиком, женщины из более светских носят косынку или просто ободок из ткани. Встречаются и женщины с непокрытой головой — незамужние. На мой вопрос, не чревато ли это насилием, чеченец качает головой и объясняет, что изнасилований практически не бывает — все знают, что именно оторвут насильнику, и это не метафора.
Город отстраивается быстрыми темпами, и если не вглядываться в детали — обычный европейский город. Стекло, пластик, белый камень.
Вывески «Евроокна», «Дом мод», «Империя обуви» чередуются с лозунгами: «Рамзан Кадыров — достойный сын чеченского народа», «Спасибо за возрожденный город, Р.А. Кадыров», «Рамзан, аргунцы с Вами!»…
* * *
Портреты Кадырова — почти на каждом доме. Часто встречается триптих: Кадыровотец, Кадыровсын и Путин — вероятно, святой дух.