Конвейер
Шрифт:
Татьяна Сергеевна тоже смутилась: «некий сабантуйчик», «градации». Мальчишечка. С папиных-маминых хлебов только сходит. В Лилечку Караваеву влюбился. А та уезжает. Месяца два-три никого на конвейере видеть не будет, потом осмотрится, закурлыкает направо-налево. Девчат на конвейере хорошеньких да востреньких немало, в покое такого не оставят.
Соня Климова подошла к ней с виноватым лицом:
— Танечка, я не приду.
Ну что ж, на Соню она и не рассчитывала. Соня особая статья. Сын в садике — Прошка, Прохор. Лет пять уже ему. Если понадобится, с точностью до дня скажет Татьяна Сергеевна, сколько лет Сониному Прохору. Пришла девочка на конвейер пять лет назад, кудри пепельные, с голубизной.
«Ну и тупица ты редкостная, — подумала Татьяна Сергеевна. — Да у тебя что, умишко такой бестолковый, что единственную во всей области приказом отметили?» Стала думать, как подойти к девочке, что сказать, чтобы не теряла времени, среди года шла в десятый класс, в вечернюю школу. Ведь курс один раз уже прослушала, можно и в середине года в десятый класс идти. Договорилась с директором школы, та согласилась принять. Пришла на работу решительная: не помогут слова, действовать буду, к начальнику цеха потащу, собрание устрою, никуда не денется, доведет Соня свой курс обучения до аттестата. Но ничего такого не успела. Встретилась в проходной Наталья и как обухом по голове:
— Твоя-то Климова вчера вечером родила.
Что-то путала Наталья, быть такого не могло.
— Какая Климова?
— Новенькая твоя. Без декретного отпуска. Прямо после смены — в больницу.
— Не говори глупостей, Наталья. Может, выкидыш? Как она родить могла, когда ничего заметно не было?
— Это ты у нее потом спросишь. А пока мальчик родился, доношенный, три шестьсот.
Наталья тогда работала мастером на другом конвейере. Из больницы ей позвонили утром по ошибке. Климова отказалась сообщить свой домашний адрес, сказала только, что работает на конвейере на «Розочке».
— Теперь думай, куда ее с ребенком девать, — сказала Наталья. — Она у подруги жила, из дома уже полгода как ушла и возвращаться туда не думает.
Татьяна Сергеевна в тот же день побывала в роддоме. Добилась, чтобы впустили в палату. Соня лежала такая же робкая и безвинная, только темные круги под глазами говорили о недавних страданиях. Столики соседок были заставлены дорогими в ту пору цветами, коробками конфет, банками с болгарскими и домашними компотами, а на Сониной тумбочке — крохи соседских подношений: пара конфеток, апельсин и несколько бумажных рифленых салфеток. Татьяна Сергеевна сдвинула в сторону эти конфеты и апельсин, положила большущий шоколадный набор с бегущими оленями на крышке, сказала властным голосом вошедшей санитарке:
— Цветы из палаты убрать. С цветами пусть встречают. Нельзя в палате рожениц держать столько цветов.
Санитарка стала собирать банки с цветами, женщины покорно, без ропота расставались с ними, а Соня глядела во все глаза на своего мастера, и было в этом взгляде что-то большее, чем удивление.
— Молодец, — прошептала ей Татьяна Сергеевна, — я вот девочку родила и всю жизнь завидую, у кого сыновья. И главное, ни о чем не беспокойся. Чтоб ни одной тревожной мысли в голове не держала.
Соня заплакала. Палата
— Я его сама выращу, Татьяна Сергеевна. Я совсем не такая, какой вы меня знаете. Я за себя постою.
Потом они вместе хлебнули лиха. Татьяна Сергеевна совершила крупную ошибку: привезла Соню с ребенком из родильного дома к себе. Не надо было этого делать. Надо было, чтобы и врачи родильного дома и цеховой профсоюзный комитет, пользуясь моментом, что молодой матери негде жить, поставили вопрос перед заводом о квартире. А Татьяна Сергеевна поспешила: выстроила с подарками, с цветами у крыльца родильного дома чуть ли не весь конвейер и в срок, чтобы не томилась, не переживала Соня, увезла ее к себе.
Лавр Прокофьевич первые дни беспрестанно улыбался, веселило его имя младенца — Прохор. Подходил к коляске и на смехе произносил: «Ишь ты — Прохор». Потом стал реже улыбаться, научился ходить бочком, словно боялся кого-то задеть. Да и Татьяна Сергеевна лишилась дома. Сидела на кухне, как на вокзале, прислушивалась, спит ли мальчик. Были, конечно, блаженные минуты, когда они втроем купали Прохора или когда он заводил свою непонятную урчащую песню, поглядывая по очереди на взрослых и каждого одаривая улыбкой. Соня каждый день, когда Татьяна Сергеевна возвращалась с работы, задавала один и тот же вопрос: «Ну что сказали?» И в профкоме, и в парткоме, и в дирекции говорили каждый раз одно и то же: «Подождите».
Теперь у Сони своя однокомнатная квартира. Воспоминанием стало их совместное житье. Как говорит теперь Соня: прошли наши страдания, а ребенок остался. Болтун, проныра, и куда в первый раз ни приведут — в ясли, в детский сад, на прием к новому врачу, — у всех рот до ушей: Прохор! Деда Сониного имя. А вот как звали отца Прошкиного, этого Соня даже Татьяне Сергеевне не поведала. Словно и не было его никогда, а Соня на самом деле была такая тупица, что не смогла сдать экзамены за школьный десятый класс. Ребенок примирил Соню с родителями. Не настолько, чтобы она внука им вручила: помогайте растить. Тут Соня осталась верной своему слову: «Я его сама выращу». Но все-таки произносит ребенок такие слова, как «баба» и «деда», в гости на праздники к ним ходит, носочки да кофточки, связанные родной бабкой, носит. А недавно сочинил стихотворение:
Когда приедет папа, Мы с ним пойдем гулять. Мы будем с ним беситься И никогда не спать.— Не придавай значения, — сказала Татьяна Сергеевна, когда расстроенная Соня продекламировала ей это произведение. — Когда приедет, тогда они на самом деле будут и гулять и беситься. Будет у него еще отец. Одна не останешься.
— Я и сейчас не одна, — ответила Соня, — у меня Прошка. С меня хватит.
— Куда уж больше. — Татьяна Сергеевна в последнее время все чаще не понимала Соню. — Я тут недавно высчитала, что когда Прохору будет восемнадцать лет, то тебе тридцать шесть. А ведь тридцать шесть — это такая еще молодость…
— С вашей колокольни.
— Конечно, с моей. Не знаю, высока ли колокольня, но кое-что видно.
На Соню в субботу она не рассчитывала. Сама хотела сказать, чтобы поехала с Прохором в лагерь. На автобусе туда, на автобусе обратно. Наталья договорилась, что кормить заводчан будут два дня бесплатно, профсоюз выделил деньги. Татьяна Сергеевна и сама бы с веселой душой поехала в лагерь. Как только могла Наталья попрекнуть ее этой субботней работой? Ведь лучше других Наталья знает, что не мастера это воля, так нет же, бесстыдно глядит в глаза: «Где приказ?»