Конвоиры зари
Шрифт:
— Так нельзя, — заговорил Бун.
— Тут ведь ребенок замешан. Потерпишь.
Вскоре они добрались до пляжа. Харрингтон припарковался у пирса, оглянулся на Расмуссена и произнес:
— Твой последний шанс.
Расмуссен затряс головой.
— Ладненько, — кивнул Стив, открыл дверь и начал вылезать из машины.
Бун быстро схватил рацию.
— Говорит 9152. У нас подозреваемый Рассел Расмуссен. Скоро будем в участке.
— Ах ты гондон, — прошипел Харрингтон. — Слабак
Расмуссен так никогда и не рассказал, что он сделал с той девочкой.
Полиция продержала его в тюрьме весь возможный срок, но никаких доказательств его вины не было, так что в конце концов Расса отпустили. Каждый коп из их города на протяжении недель искал труп девочки, но постепенно все сдались.
Расмуссен куда-то исчез.
А для Буна наступили черные дни.
Он стал изгоем среди копов.
Харрингтона перевели в отделение детективов, а нового напарника Буну так и не нашли. Никто не хотел работать с ним в смене. А те, кому было наплевать, были такими же изгоями, как он, — пьяницы, неудачники, отрабатывающие свои последние дни в полиции. Ни один из напарников не задерживался дольше, чем на пару недель.
Если Бун вызывал подкрепление, копы не очень-то торопились ему на помощь; когда он входил в раздевалку, его встречало гробовое молчание; когда выходил, в спину ему бормотали — «слабак», «убийца», «предатель»…
Единственным его другом в полиции был Джонни Банзай.
— Тебе бы лучше со мной рядом не показываться, — сказал как-то Бун другу. — Я же пария.
— Хватит утопать в жалости к себе, — буркнул Джонни.
— Да я серьезно. Их бесит, что ты со мной дружишь.
— Мне плевать, что там их бесит, — бросил Джонни. — Дружба есть дружба.
Вот и все.
Однажды, когда Бун выходил из раздевалки, он услышал, как коп по фамилии Косира пробормотал: «Вшивый слабак».
Бун развернулся, схватил его и швырнул об стену.
Начальство нажало на кое-какие рычаги, и Буна на месяц отстранили от службы (без выплаты жалованья) и заставили посещать служебного психотерапевта, чтобы решить проблему эмоционального самоконтроля.
Имя Рэйн Суини в разговоре ни разу не всплыло.
Большую часть месяца Бун провел на диване у Санни.
Вставал часам к одиннадцати, выпивал пару бутылок пива и валялся, уставившись в телик, либо просто смотрел в окно или спал. Санни это сводило с ума. Такого Буна она никогда не видела — пассивного, злобного, угрюмого.
Однажды, когда она мягко предложила ему пойти покататься на сёрфе, Бун в ответ рявкнул:
— Хватит меня опекать, Санни. Я в няньке не нуждаюсь.
— Я тебя не опекала.
— Пошло оно все. — Он поднялся с дивана и пошел спать.
Санни надеялась, что с возвращением на работу станет
Она ошибалась. Стало только хуже.
Буну запретили работать на улице и усадили за стол, заполнять бланки на аресты. Подобная работа способна свести с ума любого нормального мужика, и так оно и произошло. Пять дней в неделю, с восьми до пяти, Бун сидел в крошечном закутке в конторе и заполнял бумажки. Домой он возвращался измотанным, злым и раздражительным.
Несчастным.
— Уволься, — посоветовал ему Бог Любви Дэйв.
— Я не пасую перед трудностями, — ответил Бун.
Но через три месяца этого ада он все-таки ушел.
Привел в порядок бумаги, отдал значок, оружие и уволился. Его не отговаривали. Единственным, что он услышал от коллег, была реплика Харрингтона, которую тот бросил, открывая перед Буном дверь:
— Скатертью дорожка.
Через два часа Бун снова лежал на диване у Санни.
Про сёрфинг он забыл. Сборы конвоиров попросту игнорировал — не приходил на встречи, и все. Да и вообще из дома не выходил.
Однажды вечером, когда Санни вернулась домой после долгой рабочей смены в «Вечерней рюмке» и обнаружила Буна на диване в майке и пижамных штанах, которые он не снимал уже неделю, она не выдержала:
— Нам надо поговорить.
— То есть это тебе надо поговорить, — буркнул Бун.
— У тебя депрессия.
— Депрессия? — ухмыльнулся Бун. — А ты что, психотерапевтом заделалась?
— Я разговаривала с психотерапевтом, — ответила Санни.
— Пошла ты, Санни, — огрызнулся Бун, но с дивана все-таки слез.
Перебравшись на веранду, он плюхнулся на деревянное раскладное кресло. За ним проследовала Санни.
— Я понимаю, что ты просто обозлился, — мягко начала она. — И я тебя не виню.
— Так то ты.
— Что я? — не поняла Санни.
— Я себя виню, — объяснил Бун, уставившись на океан. Санни увидела, как по щекам у него побежали слезы. — Надо было сделать так, как говорил Харрингтон. Надо было подержать того типа под водой… избить его… заставить страдать… сделать все что угодно, лишь бы он раскололся и сказал нам, где Рэйн. Я ошибся, и девочка умерла из-за моей ошибки.
Санни думала, что этот момент станет для Буна переломным. Что его раны наконец начнут затягиваться. Что ему станет лучше.
Она снова ошиблась.
Бун все глубже и глубже погружался в депрессию, стыдясь и виня себя за прошлые поступки.
Как-то с ним попробовал поговорить Джонни Банзай.
— Ты ведь понимаешь, что девочка к моменту задержания Расмуссена скорее всего уже была мертва? Все данные говорят об этом, — твердил другу Джонни.
— Тебя Санни попросила прийти? — устало спросил Бун.