Копчёная селёдка без горчицы
Шрифт:
О Бруки Хейрвуде не упоминали, и, если не считать вежливого вопроса отца («Надеюсь, ваша бабушка выздоравливает?»), ничего не говорили о Фенелле.
Это было прекрасно, потому что я не имела желания отвечать на неудобные, а то и смущающие вопросы о моих недавних занятиях.
— Они довольно милые, твои сестры, правда, — заметила Порслин.
— Ха! — ответила я. — Ты просто плохо их знаешь. Я их ненавижу!
— Ненавидишь? Я думала, ты их любишь.
— Конечно, люблю, — сказала я, вытягиваясь во весь рост на кровати. — Вот почему мне так хорошо
— Думаю, ты хочешь меня надуть. Что такого они могли тебе сделать?
Поняв, что безраздельно завладела ее вниманием, я перекатилась на живот так, чтобы видеть ее.
Разговаривать с кем-то в одежде моей матери было довольно странно, тем более о пытках, которым меня подвергали мои сестры.
— Они, между прочим, пытали меня.
— Пытали тебя? — переспросила она. — Как? Расскажи мне.
Долгое время слышался только тик-так медного будильника на прикроватном столике, нарезавшего долгие минуты на поддающиеся контролю секунды.
Затем из меня хлынул поток. Я обнаружила, что рассказываю ей о мучениях в подвале: как они стащили меня по ступенькам, швырнули на каменный пол и пугали жуткими голосами, как говорили мне, что я подменыш, которого оставили эльфы в обмен на настоящую Флавию де Люс.
Пока я не услышала, как рассказываю все это Порслин, я не осознавала, как сильно потрясло меня мучение в подвале.
— Ты веришь мне? — спросила я, отчаянно ожидая «да».
— Я бы хотела, — ответила она, — но тяжело представить, чтобы такие воспитанные юные леди устроили тюрьму в подвале.
Воспитанные юные леди? Боюсь, я с трудом сдержала слово, которое шокировало бы и портового грузчика.
— Пойдем, — сказала я, вскочив на ноги и потянув ее за руку. — Я покажу тебе, чем занимаются воспитанные юные леди, когда никто не смотрит.
— Боже мой! — воскликнула Порслин. — Настоящий склеп!
Несмотря на электрические лампочки, висящие на старых проводах там и сям, подвалы представляли собой море мрака. Я захватила из кладовой оловянный подсвечник, который хранился для тех нередких случаев, когда в Букшоу отключался ток, и держала его над головой, поводя мерцающим огоньком из стороны в сторону.
— Видишь? Вот мешок, который они надели мне на голову. И смотри, — сказала я, поднося подсвечник к плитам. — Вот их отпечатки в пыли.
— Многовато для пары воспитанных юных леди, — скептически заметила Порслин. — И они слишком большие, — добавила она.
Она была права. Я сразу же это поняла.
Отчетливо различимые следы вели в темноту, слишком большие, чтобы принадлежать Даффи, мне или Фели. Не были они и отцовскими: он не спускался до низа лестницы, и даже если бы спустился, кожаные подошвы его туфель оставляют четкие отпечатки, которые я прекрасно знаю.
Следы Доггера тоже нельзя перепутать ни с чьими другими: длинные и узкие, они идут один перед другим, в точности как у краснокожего индейца.
Нет, это отпечатки не отца и не Доггера. Если мои подозрения верны, они принадлежат кому-то в резиновых сапогах.
— Давай
Присутствие Порслин стимулировало мою смелость, и я была готова следовать за отпечатками, куда бы они нас ни привели.
— Ты думаешь, это разумно? — спросила она, белки ее глаз сверкали в огне свечи. — Никто не знает, что мы здесь. Если мы упадем в колодец или что-то вроде этого, мы можем умереть до того, как нас найдут.
— Здесь нет колодцев, — ответила я. — Просто много старых подвалов.
— Ты уверена?
— Конечно, я уверена. Я здесь сто раз была.
Что было ложью: до экзекуции в погребе я приходила сюда только однажды, с Доггером, когда мне было пять лет, мы искали пару алебастровых ваз XVIII века, спрятанных в начале войны, чтобы уберечь их от возможных мародеров.
Высоко подняв подсвечник, я двинулась в один из черных коридоров. Порслин могла только пойти за мной или остаться на месте во мраке среди редких электрических лампочек.
Не стоит и говорить, что она пошла за мной.
Я уже сформулировала теорию, что эти отпечатки оставил Бруки Хейрвуд — покойный Бруки Хейрвуд, но не стоило сообщать об этом Порслин, которая, наверное, умрет от страха при одной мысли о том, чтобы идти по следу мертвеца.
Но что, черт возьми, Бруки мог делать в подвалах Букшоу?
«Браконьеры знают все короткие пути», — однажды сказал отец и, вероятно, снова был прав.
Когда мы прошли под низкой каменной аркой, я мысленно вернулась к ночи, когда застала Бруки шныряющим в нашей гостиной. Трудно поверить, что это было лишь пять дней назад.
Я до сих пор четко помнила наш странный разговор, закончившийся предупреждением Бруки насчет взломщиков, которые могут положить глаз на отцовское серебро. «В наше время таких много, с тех пор как война закончилась», — сказал он.
И потом я открыла французскую дверь и дала ясно понять, что хочу, чтобы он ушел.
Нет, постой-ка! Сначала я отперла дверь!
Дверь была заперта, когда я вошла в гостиную. И не было ни единой разумной причины для Бруки закрывать ее за собой, если он вломился в дом с террасы. Он бы предпочел держать ее наготове на случай быстрого побега, если он будет застигнут.
Разумно, следовательно, предположить, что Бруки вошел в дом каким-то другим путем, например через погреба.
И вот теперь я вижу отпечатки — довольно четкие следы рыбацких резиновых сапог, подтверждающие мое предположение.
— Пошли, — сказала я Порслин, почувствовав, что она заколебалась. — Держись поближе ко мне.
Вроде бы я услышала слабое хныканье, но, возможно, мне показалось.
Мы миновали последнюю электрическую лампочку и оказались в сводчатом проходе, по обе стороны которого стояли горы разваливающейся мебели. Здесь отпечатки — след был уже не один, но все они были оставлены одной и той же парой обуви, — показывали, что в Букшоу заходили не один раз. Самые свежие отпечатки были очень четкими, тогда как более старые смягчились под непрестанным воздействием пыли.