Копье милосердия
Шрифт:
А еще говорили они о налогах, что было особенно близко и одному, и другому. Шмуэл Мизрахи как бы между прочим сообщил Влахосу приятную для общины романиотов новость, что с евреев сняли налог «касаплык» — на торговлю мясом. Он обуславливался необходимостью регулярного завоза мяса. Обычно скот доставляли в Истанбул из европейской и азиатской частей империи — Румелии и Анатолии, что требовало больших усилий и затрат, притом не гарантировавших успех. С наступлением зимних холодов скот погибал в дороге из-за бескормицы и мало кто отваживался на подобную коммерцию за собственный счет. Поэтому, чтобы все-таки
На эту новость Влахос отреагировал лишь кислой миной на своем морщинистом лице отъявленного плута и мошенника. Он знал, что если где-то что-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет. В диване* заседают не дураки, чтобы терять такие большие деньги. Значит, теперь грекам и остальным немусульманам, за исключением хитроумных евреев, придется платить гораздо больший касаплык. Это несмотря на то, что и других поборов хватало.
Сообщение Шмуэла Мизрахи вконец испортило настроение Влахоса, и он замолчал. «Если так пойдет и дальше, — думал расстроенный хозяин харчевни, — придется искать другое приложение своим капиталам, и не исключено, что в другой стране». Купец лишь мысленно рассмеялся, глядя на впавшего в уныние грека. Он знал, чем можно его приободрить, поэтому решил, что сейчас настал самый удобный момент для делового разговора, ради которого уважаемому члену хасгахи — общинного совета — пришлось снизойти до мелкого торговца.
Шмуэл Мизрахи достал из кожаной сумки, которую носил на длинном ремне, увесистый кошелек и вкрадчивым движением положил его на стол перед Влахосом.
— Что это? — спросил дрогнувшим голосом Влахос.
Спросил больше по инерции. В кошельке явно находились левки. Много левок. Шмуэл Мизрахи не позволил бы себе предложить Влахосу аспры. Но за что? Какую услугу потребует от него купец? Влахос почувствовал, как внутри у него появилась дрожь вожделения. За такие деньги (если в кошельке и впрямь находились серебряные голландские монеты) он готов был нырнуть на дно морское.
— Деньги, уважаемый Влахос, деньги, — ответил своим мягким, бархатистым голосом еврей. — Много денег. Чистое серебро.
— Это я понимаю. Но моя кахва столько не стоит. И потом, со своих гостей — притом таких! — я денег не беру.
Купец дробно рассмеялся, словно горох по полу рассыпал.
— Люблю добрую шутку, — сказал он, продолжая приятно улыбаться. — Но это плата за одно небольшое, однако очень важное для меня дело. Оно не составит особого труда. Его главная особенность — быстрота и скрытность… — Заметив, что Влахос вознамерился сделать протестующий жест, еврей опередил его: — Нет, нет, ни в коем случае! Закон нарушать не нужно. Ну, может, слегка… Но ведь и плата немалая.
— О чем идет речь? — спросил изрядно обеспокоенный Влахос.
Он думал, уж не подстава ли это? Доходное место, где располагалась его харчевня, было лакомым куском для конкурентов, в том числе и евреев-романиотов. Ему уже предлагали ее продать. Он отказался наотрез. Но ведь существует тысяча способов разориться, и лишь один — нажить богатство. Что, если Шмуэл Мизрахи выступает сейчас в образе троянского коня?
Все сомнения, опасения и колебания грека купец читал на его лице, словно по раскрытой
— Я могу быть уверенным, уважаемый Влахос, что мои слова не покинут этих стен? — спросил купец.
— Как Бог свят, — торжественно ответил харчевник и перекрестился.
— В данный момент в харчевне сидит московит… — Шмуэл Мизрахи заговорщицки понизил голос.
Хозяин харчевни слушал его предложение и лихорадочно соображал. Конечно, если сильно не углубляться в процесс, он мало чем рискует; а если повезет, то вообще ничем. Но откуда Шмуэлу Мизрахи стало известно, что он уже проделывал такие штуки?! Правда, тогда он всего лишь пополнял ряды янычар, притом подданными империи… А тут — московит. Иноземец!
Влахос уже знал, что бравый молодец, который неоднократно захаживал в его харчевню и оставлял в ней немало денег, состоит в посольской свите. Ему стало известно и то, с какой целью прибыли с посольством из далекой заснеженной России купцы-московиты. В православных храмах уже третий месяц служили благодарственные молебны царю Московии Иоанну Васильевичу за его щедрость и материальную поддержку братьев по вере.
Опасно, очень опасно… Что, если клир узнает, какую роль в судьбе этого московита сыграл Влахос? О-о, об этом не хочется и думать! Его могут предать анафеме, и тогда или в море идти топиться, или принимать ислам, что еще хуже.
Однако деньги… Большие деньги! Они ведь на дороге не валяются. Шмуэл Мизрахи не поскупился. И потом поддержка столь влиятельного купца, состоящего в дружеских отношениях с янычарским агой, может поднять Влахоса на две-три ступени выше того положения, которое он сейчас занимает.
А, была не была! Семь бед — один ответ. Он постарается остаться — насколько это возможно — в стороне. Подручные у него, конечно, еще те негодяи, но если от них вовремя избавиться… Надо подумать об этом… позже.
— Я согласен, — ответил Влахос несколько изменившимся голосом. — Но если эта проделка станет достоянием гласности…
— То мы, любезный Влахос, вместе предстанем перед заплечных дел мастерами, — жестко продолжил Мизрахи. — Я тоже немало рискую в этом предприятии… — «Зачем?» — едва не спросил Влахос; да вовремя сдержался — это не его дело. — Поэтому понимаю и свою меру ответственности. Но если все сладится, как должно, то я готов оказывать тебе любое содействие в твоих торговых делах. Даю свое слово.
«Твое слово в рот не положишь и сыт им не будешь, — несколько скептически подумал Влахос. — Что-то я не слышал, чтобы романиоты строго придерживались своих обязательств. Но это мы потом посмотрим. А сейчас нужно действовать быстро, без промедлений. Иначе московит уйдет из харчевни и ищи его потом по всему Истанбулу».
— Что ж, коли так, за дело! — Влахос решительно встал. — Позволь попрощаться, уважаемый Мизрахи. Нужно торопиться.
— Да-да, всенепременно… — Шмуэл Мизрахи на прощание с деланной кротостью поклонился Влахосу и вышел из харчевни, где его уже ждали два телохранителя и четыре дюжих невольника с закрытыми носилками, обитыми изнутри белым атласом.