Копье милосердия
Шрифт:
Некоторые гребцы не выдерживали нечеловеческих нагрузок и надсмотрщики секли их плетьми до тех пор, пока они не переставали подавать признаки жизни, а затем без церемоний выкидывали за борт. Если случалась такая запарка, чорбаджи обходил измученных, находившихся в предобморочном состоянии гребцов, и вкладывал им в рот куски хлеба, смоченные в вине. Но и эта «милость» не очень помогала.
Ивашка брал пример с Лаврина. Запорожца словно выковали из железа. Сухой, жилистый, он даже в самые тяжелые моменты находил в себе силы приободрить товарищей, пошутить или виртуозно выругаться, да так
К лавке, на которой сидели Ивашка с Лаврином, были прикованы еще четверо: боярский сын Никита Колтовский, стрелец Митка Кружилин, донской казак Юшко Ворона и москвич Павлец Неустроев. Никита попал в плен на Осколе во время набега крымчаков, которые разбили его воинское подразделение, Юшко вместе с другими казаками ходил теребить орду, но добычей оказался сам, когда его коня подшибли стрелой ногайцы, стрелец Митка стал жертвой азиатского коварства — его определили в свиту, встречавшую турецкого посла, но в степи отряд угодил в засаду крымчаков, а Павлец из одного рабства попал в другое.
Павлец семи лет от роду во время Ливонской войны был угнан в Литву и прожил там десять лет, пока в литовские земли не вторглись набегом татары. Хозяева Неустроева бежали, бросив все, и молодого раба вместе с литовским полоном погнали в Крым. На галеры Павлец попал после того, как трижды пытался сбежать; последний хозяин, видя строптивость невольника и бесполезность любых наказаний, продал его капитану галеры.
Катыргой командовал реис Гасан-бей. После нескольких удачных морских сражений его судно зафрахтовали перевозить порох в Крым — крымчаки готовились к очередному набегу на русские земли. Гасан-бей лишь скрипел зубами от гнева, но отказаться не мог — султан быстро разбирался с непокорными. Раздосадованный столь ничтожной ролью (Гасан-бей считал себя великим флотоводцем, а свою галеру лучшей во всем флоте османов), и особенно теми небольшими деньгами, которыми казна расплатилась с ним за услугу, реис и его помощники вымещали зло на невольниках. Многие из них не пережили этого злосчастного плавания…
Галера стояла на якоре неподалеку от берега. Пользуясь тем, что море начало штормить, хитрый Гасан-бей решил не возвращаться сразу в Истанбул, а переждать какое-то время неподалеку от столицы в одной из многочисленных бухточек, которыми изобиловали каменистые берега. Он подозревал, что его изящную и стремительную красавицу-галеру опять используют в качестве грузового судна, только на этот раз ему придется отправиться в каботажное плавание, чтобы развезти огневые припасы по прибрежным крепостям империи. Поэтому Гасан-бей намеревался пропустить свою очередь, чтобы капудан-паша предложил ему поучаствовать в боевом походе, который принесет не только деньги, но и славу.
Когда бросили якорь, реис приказал всем спать, и вскоре на катырге послышался храп.
— Сейчас или никогда! — прошептал Ивашка на ухо Лаврину. — Лучше момента не придумаешь.
Уже близилась полночь, а он так и не смог уснуть; от возбуждения его трясло, как в лихорадке.
— Согласен, — мигом проснувшись, ответил запорожец.
Он спал очень чутко, иногда Ивашке казалось, что одно ухо Лаврина всегда
— Буди народ… — Болотников резким движением разорвал давно подпиленное кольцо цепи, которой его приковали к банке.
Теперь уже ходу назад нет. Если комит увидит порванную цепь, спина Ивашки под плетями надсмотрщиков превратится в кровавое месиво.
Два месяца назад произошло удивительное событие. На галере в чине гвардияна* служил итальянец, принявший ислам. После пленения он какое-то время сидел на веслах, пока не отчаялся и не изменил вере отцов. Но сострадание к невольникам у него осталось, и он часто подбрасывал им еду, которая оставалась от трапезы воинской команды, приписанной к галере, и гемиджи*.
В один из вечеров, когда галерники отдыхали, итальянец, проходя мимо Ивашки, ловко бросил ему на колени ковригу хлеба и скороговоркой пробормотал, многозначительно подмигнув: «Передача от твоих друзей». Как же удивился Болотников, когда оказалось, что в хлебе был спрятан… напильник!
Кто мог передать ему с воли такой ценный подарок? Трифон Коробейников? Вряд ли, решил по здравому размышлению Ивашка. Купцы понятия не имели, куда он девался, и уж точно не искали бы его на галерах. Узнай о том, что члена посольства обманом продали в неволю, они подняли бы большой шум, который мог дойти и до ушей самого султана. И тогда реису пришлось бы освободить Ивашку — пусть и не даром, а за деньги.
Нет, это не могли быть купцы. Тогда кто? Ивашка терялся в догадках…
Напильник здорово пригодился и ему, и его товарищам по несчастью. Они давно сговаривались бежать с галеры, но вот как это сделать, никто не знал. Все жили надеждой и ждали какого-нибудь удобного случая. И напильник стал для невольников ключом к двери, за которой их ждала свобода.
Из-за опасения предательства напильником воспользовались только те, кому можно было доверять. Это соседи Ивашки и Лаврина по скамье — Митка, Никита, Юшко и Павлец. Когда запорожец разбудил их и наказал быть готовыми, в глазах галерников появился волчий блеск — за свою свободу они готовы были перегрызть горло любому.
Когда перевозили порох, невольникам удалось уворовать и спрятать среди сухарей два мешочка с огненным зельем. Достав припрятанный порох, Ивашка пополз по куршее к корме, где под балдахином расположились на ночь реис Гасан-бей, чорбаджи и тридцать янычар-ветеранов, служивших на галере. Подсунув мешочки под полог, Болотников просыпал от них дорожку из пороха к своей скамье, а затем попытался поджечь его тлевшим фитилем. Но успевший отсыреть за время морского похода порох никак не хотел загораться. Он то вспыхивал, то затухал.
Эти неудачные попытки разбудили часовых; расслабленные близостью родной земли, они забыли о своем долге и спали, как сурки. Один из них крикнул:
— Ты что, собака, делаешь с огнем?!
Минута была критической. Невольники помертвели. И только в Ивашку словно вселился некий незримый дух, который ответил за него — легко и непринужденно:
— Хочу перед сном трубку выкурить, да фитиль отсырел, — он показал янычару фитиль и огниво вместе с трубкой.
— Гяур проклятый, — пробормотал успокоенный янычар. — Смотри у меня. А не то присыплю тебя плетью.