Копье милосердия
Шрифт:
Свое прозвище — Ниндзя — он получил благодаря увлечению боевыми искусствами Востока. Толчком к этому послужили фильмы с участие Брюса Ли. Юн до того вошел в образ знаменитого актера, что к восемнадцати годам даже стал на него немного похож, хотя был выше и коренастей.
Однако обучался Юн различным зубодробительным приемам весьма своеобразно, несколько не так, как киношные герои в изображении Брюса Ли. Во-первых, он не имел никаких тренеров и наставников. Во-вторых, к нему каким-то образом попал перевод японской книги о непревзойденных лазутчиках Средневековья ниндзя с изложением их боевых
И Юна переклинило. Он плюнул на учебу и днями пропадал где-то в лесах, окружавших город, — отрабатывал технику и тактику ниндзя. Спустя три или четыре года его нельзя было узнать. Юн стал настоящим дикарем. И летом, и зимой он ходил в легкой хлопчатобумажной курточке, не ощущая ни жары, ни холода. Мало того, он и нормальную обувь не носил. На голых ногах у Юна почти всегда были таби*, а носки и ботинки он надевал лишь в большие морозы.
Что касается его физического состояния, то оно было превосходным. Эдакий комок железных мышц, практически нечувствительный к боли, который мог в любой момент совершить что-нибудь невероятное; например, расколотить кулаком стопку кирпичей, пробить стену ударом ноги или исчезнуть на глазах ошеломленной публики, буквально растворившись в воздухе.
Но такие «игры» часто заканчиваются плохо. Именно так и получилось у Юна. В шальные девяностые годы прошлого столетия его пытались завербовать в одну из банд рэкетиров, а когда он наотрез отказался, то попытались отметелить по полной программе, — чтобы уважал братву. Побоище получилось знатным — десяток покалеченных братков. Конечно же, Юна посадили, но дали ему немного, всего пять лет, — и дураку понятно, что он действовал в порядке самозащиты. Но больно уж козырным оказался бригадир рэкетиров, который из кожи лез, чтобы отправить Юна на зону и как можно на больший срок.
После отсидки Юна Глеб несколько раз встречался с ним (Ниндзя освободили досрочно). Он был немногословен, лишь сказал, что его и там пытались достать. Чем эта история закончилась, Юн не стал распространяться, но по тому, что он возвратился из мест заключения с рваным шрамом на скуле, можно было сделать соответствующие выводы.
Спустя полгода личный враг Юна — бывший бригадир братков погиб вместе с двумя телохранителями в автокатастрофе. Его гибель вызвала много вопросов у следствия, но доказать злой умысел в смерти «уважаемого» гражданина города (к тому времени бывший пахан подмял под себя почти всю городскую торговлю) они не смогли. А Ниндзя вскоре надолго исчез.
Когда он вернулся домой в очередной раз (год назад), Глеб про себя отметил, что шрамов на теле Юна значительно прибавилось; они отпраздновали его возвращение в родные пенаты с подружками в отлично оборудованной частной сауне, которую Ниндзя арендовал на весь вечер. Но расспрашивать, что да почему, Глеб не стал. Если Юн захочет, сам расскажет, решил он.
Удивительно, но Юн почему-то всегда тянулся к Глебу. Возможно, по той причине, что Тихомиров-младший никогда не позволял себе насмешек над неказистым полукровкой. Это потом Юн вырос в настоящего мачо, а поначалу он выглядел как птенчик, маленький вороненок, выпавший из гнезда, — черненький, запуганный и вечно взъерошенный.
Пока Юна где-то носило, умерла его мать, и он
После сауны они больше не встречались — Глеб на полгода ушел в «поле», затем съездил к отцу в Лондон (в тот момент Николай Данилович подрабатывал приглашенным экспертом аукционного дома «Сотбис»), а потом стало не до тесных контактов с кем бы то ни было, потому что Глеб серьезно подналег на докторскую диссертацию и днями пропадал в архивах. Поэтому, чем занялся Юн после своих таинственных вояжей, Тихомиров-младший не знал.
Отыскав номер Юна в записной книжке мобильного телефона, Глеб позвонил.
— Это ты, Глеб? — спросил голос Ниндзя.
— У тебя что, моя фамилия не значится? Обижаешь… Привет.
— Привет, дружище! Угадал — не значится. Я где-то посеял свою мобилку и пока в записной книжке восстановлены не все номера.
— Понял. Как жизнь?
— Бьют ключом и все по темечку. Слушай, давай сегодня забьем «стрелку» в каком-нибудь кабачке. Сто лет не виделись.
— Есть предложение не откладывать встречу до вечера. Мне нужно побеседовать с тобой прямо сейчас. Ты в городе?
— В общем, да… — В голосе Юна появились нотки беспокойства. — У тебя что-то случилось?
— Случилось.
— Ситуация серьезная?
— Серьезней некуда.
— М-м… — промычал Юн в трубку; похоже, он размышлял. — Я сейчас на работе… ладно, что-нибудь придумаю. Вызову смену. Часок потерпишь?
— Не проблема. Хоть два. Где встречаемся?
— «У Марьяши». Подходит?
— Вполне.
— Заметано. Все. Конец связи.
Кафе «У Марьяши» Юн выбрал не с кондачка. Оно находилось на небольшой возвышенности, поэтому все подходы к нему просматривались идеально. Обычно летом народ предпочитал столики вне помещения, но и они защищались от непогоды красивой черепичной крышей в западноевропейском готическом стиле. Так что стрелять по человеку, который сидел в кафе, неудобно как снизу, с людной площади, так и с окон домов, ее окружавших. А еще «У Марьяши» имелся черный ход, о котором мало кто знал и по которому можно было незаметно смыться под видом похода в туалет.
Спустя час Глеб сидел за столиком кафе и прилежно изучал меню. Кафе действительно владела женщина по имени Марьяша — эдакая гремучая смесь цыганских, греческих и русских кровей. Она была фигуристая, статная, смуглая, с небольшими темными усиками и черными глазищами, которые прожигали любого мужика насквозь.
Марьяша была падка на мужчин. «Это мое хобби, — непринужденно заявляла она во всеуслышание. — Одни коллекционируют марки, другие — монеты, третьи — картины, а я — мужиков. И кто теперь хочет бросить камень в мой огород?». Желающих бросаться камнями почему-то не находилось…