Копенгага

Иванов Андрей Вячеславович

Футляр стоял, как труп в черном мешке.

У окна сидел кот на стуле — в глазах презрение.

Я наблюдал за Фредди. Я был в легком шоке от того, как он ходил по вагончику, совершенно потерянный, почти как старик Винтерскоу с блокнотом на чердаке. У меня было странное чувство, будто я нахожусь один на один либо с инопланетянином, либо с сумасшедшим. Такое было впечатление, что Фредди не понимал, где он находился. Он зачем-то ходил по комнате и все оглядывал с каким-то странным любопытством, точно впервые оказался в своей комнатке, он что-то бормотал, перебирал пластинки, рассказывал себе под нос о каких-то

легендарных личностях, заглядывал в какие-то коробки, жалуясь на отсутствие травки и какой-то крупы.

— Можно было бы выпить хотя бы пивка, — сказал он, — но все выпито… Видишь ли, эндорфин, адреналин… Все идет на убыль… А когда жрешь бетель, с него лучше плавно съезжать на пивке… Иначе можно хапнуть депрессию!.. Надеюсь, что не дойдет, до этого не дойдет…

Он вел себя так, будто ничего не было пять минут назад, он не играл, он не горячился, он не закатывал глаза, он не…

Я спросил: разве то, что только что было, не имело для него какого-либо значения?

Он усмехнулся, задумчиво сказал, что сделал несколько ошибок, которых никогда не делал.

— Ну, в общем, все это так, — сказал он, — ребята правы. Это все ерунда. Кажется, пора завязывать с этими гигами… Пора себе признаться, что Испании не вернешь… В Испании было круто… Ну, знаешь, так круто, как только это может быть… Так круто это было… Так уже не будет… Да, и к тому же я сфусковал немножко… В одной песне, когда Иоаким увлекся, я так заслушался, что зазевался и не вступил как надо, когда он сделал обрыв…

Улыбнулся растерянной улыбкой сумасшедшего; и тут мы услышали выстрел, другой, третий…

4

Михаилу тоже надо было кое-что на свалке — ему всегда что-то надобно, а на свалке так вообще…

Да и за травкой в Оденсе ездить…

— За травкой сам бог велел, — говорил Михаил, — как же мы без травки-то?..

Ездить сам за рулем он уже не мог: примелькался, пару раз опять попался, получил еще десять тысяч штрафа сверху, ну и перестал ездить. А у Корнея права были, международные, самые настоящие, не на каком-нибудь ксероксе скопированные, а корочки! Permis de conduir! [23]

23

Permis de conduir (франц.) — водительские права.

Михаил посадил Корнея за руль, сказал, что вместе будут кататься на свалку, да и в город, в Оденсе вместе смотаемся, а?.. пивка попьем, травку покурим, ты как?

А тому все равно, лишь бы развеяться и на халяву пива попить.

Поехали.

И я с ними. Меня Хануман снарядил. Наказал травку купить. Денег дал.

Сперва поехали к Ярославу, оторвали его от важной шахматной баталии со старым звонарем, что приютил жирного русского беженца у своего холодильника.

Мы застали его за рюмкой. Ярослав разворачивал перед звонарем стратегию чеченской войны и ткал какие-то пышные обоснования боевым действиям, а также что-то свое… отсебятину вперемежку с курочкой…

Впустив нас, он покончил с шахматами, проклял старика, пообещал вернуться с какими-то аргументами, громко хлопнул дверью, уплотнив свое обещание, и тут же

сказал, что познакомит нас с необыкновенными людьми.

— Сейчас будет музыка! — кричал он, хлопая нас по плечам, целуя нас сальными губами. — Настоящая русская музыка!

Поехали в какой-то кабак, в котором должны были играть русские музыканты, должны были играть какие-то испанские мотивы, баларе, бандалею, джипси кингз и прочий кал.

Корней, перекошенный от огней, запаха шмали (мы дунули с Мишкой; как же без этого?..) и движения, вращал глазами-блюдцами, разинув пасть, топорща бороденку во все стороны, рулил наугад.

Я всю дорогу вынимал кусок курятины из уха, что засел у меня после смачных лобзаний Ярослава.

Ехать в кабак мне не хотелось. Никакой музыки я, конечно, слушать не желал. Меня воротило от всякого такого…

Но мы ехали. Потому что Потапова вдруг поперло. Он и так был без ума от всей этой цыганщины! А тут — курнул и покатило! Мимо такого он проехать никак не мог. Как же без музыки?! Он сам музыкант — его профессиональное любопытство влечет! Там ему и шлюхи привиделись… Ну, кабак все-таки… Авось!

Ну и поехали…

Русскими музыкантами оказались какой-то очевидный цыган в искрящейся шелковой красной рубахе, безрукавке и шароварах с сапогами поверх, натертые голенища блестели, пояс горел, глаза метали искры, самый настоящий Ромалэ, так его все и звали, и тот самый Трехомудьев, про которого Ярослав мне все уши давно прожужжал.

Они отыграли… я еле вынес это многочасовое действо отвратительно низкого пошиба. Михаил глотал слюнки, подпевал, когда пошли Калинка и Тройка, он все прикрикивал в восторге: «Ну ты только глянь! Во дают! Смотри, как пальцы бегают! Профессионалы!»

К ним пристроился с тамтамом какой-то негр, который потом неоднократно появлялся в Хускего, он долго долбил в тамтам, неистово, безумно, а потом бросил его демонстративно и еще более демонстративно ушел. Сделал вид, что его обуял порыв вдохновения, вот он и швырнул тамтам и ушел так манерно, мол, плакать, спрятать слезы в туалете…

Меня просто затошнило, когда Трехомудьев полез к нам троекратно целоваться, по-русски. Как он сказал, по-братски. Он называл нас земляками, много пил и требовал, чтоб мы еще и еще купили вина. Он тек маслом, говорил, что его достало тут все.

— Тут все не настоящее! — кричал он, тряся руками у груди.

— Поймите! Тут нет чувств! Они все роботы! Они все машины. Они запрограммированы и не могут чувствовать. Русскому человеку тут мрак. А музыканту подавно. Только ирландцы спасают. Только ирландцы… я с ними, с Полом, Томом. С Фредди, Иоакимом и Джошуа — молодые ребята наполовину британцы, по отцу, так что они еще чего-то на одну половину могут. Вот еще Ромалэ! Эй, Ромалэ, ты куда? Уже уходишь? Что так рано? Какая жена?.. Ну да ладно, давай… Если бы не он, давно бы загнулся, спился с горя. Купи, купи еще вина, и поедем на точку. Я кафе-шоп один знаю. У Оловянного солдатика… Такая шмаль, что башню сносит! Сейчас возьмем и ко мне! У меня и раскуримся, ох раскуримся! С пацаном одним клевым познакомлю! Настоящий музыкант! Такое творит, просто башню сносит! Давай, давай за руль — и шпарь вдоль по Питерской да на тройке лошадей!