Копья Иерусалима
Шрифт:
— Спасайте короля! — проревел Торон. — Он не должен попасть в плен!
Чтобы сдержать напор нападавших, преградить им путь и позволить королю выбраться, несколько рыцарей пожертвовали собой. Град посыпавшихся на них ударов выбил их из седел, но мы успели воссоединиться.
— Король! — кричал один из мавров, — сдавайся! Король короля не убивает! Твоя жизнь будет спасена!
— Нет! Торон, Гио, ко мне!
Торон отчаянно бросился вперед. На какие-то мгновения он отвлек мавров на себя. Абрахам из Назарета, Годфруа де Торол и другие следовали его примеру. Некоторые не
Мы же спасли самое главное: государь наш, король, не попал в руки Саладину, что было бы худшей из катастроф! Но сколько наших отважных товарищей сложило при этом свои головы! Король отправил гонцов в Иерусалим, чтобы «успокоить» сторонников королевы и разгласить на улицах новость о том, что не было никакого сражения, а произошла всего лишь стычка передовых отрядов. Если бы в городе распространился слух о том, что король попал в плен, как случилось в лагере, что предприняла бы тогда королева? Она вполне могла бы объявить себя правительницей или вызвать народные волнения под знаменем спасения королевства.
Тою же ночью когда мы наслаждались в лагере своей безопасностью и заслуженным отдыхом, король отправился проведать своего коннетабля. В бою одна из стрел пробила Онфруа де Торону нос, другая попала в колено, еще одна — в ступню; его бока также были исколоты, несколько сабельных ударов сломали ему два ребра, а на животе видны были три открытые раны. Он лежал, распростершись на своей походной кровати в великолепной алой палатке, известной даже среди неверных. Не привыкший к жалобам или стонам, он нашел в себе силы приподняться на локтях и учтиво приветствовать короля. Тот хотел его утешить.
— О, нет, мой сеньор Бодуэн, — произнес тот в ответ. — Нет, я знаю, что со мной все кончено. Будь я моложе, я бы встал на ноги. Но годы, годы… и сознание своей ошибки… Ежели прежде я и служил вам верой и правдой, то теперь из пустой самоуверенности я утратил все прежние заслуги.
— Милый мой друг Онфруа, вы дважды неправы: это была всего лишь стычка боевых дозоров, и мы были в меньшинстве.
— Я почти смеялся над вашей прозорливостью. По необъяснимой глупости, слепо отвергая доводы, коннетабль подверг жизнь своего короля опасности!.. Он, обязанный неустанно следить за ним… Недостойный оставаться коннетаблем, я не могу жить дальше…
— Это безумие! Покидая меня от стыда, вы усугубляете вашу ошибку; ошибка же эта простительна, ибо нам удалось спастись.
— Кто поручится, что подобное затмение не приведет меня к более тяжким проступкам?
— Онфруа, вы потеряли слишком много крови и сейчас не можете здраво рассуждать. Прошу вас, возьмите себя в руки; ваши речи напоминают рыцарей на турнире, попусту разящих друг друга для забавы. А Саладин в Дамаске; он нас в покое не оставит, запомните это. И вы мне нужны. Остальное — пустые рассуждения.
— Господин мой король, вновь говорю я вам, что позор и потеря крови не позволят мне остаться с вами!
— Онфруа,
— Желал бы я того, из послушания вам, но пронизывающий меня холод не оставляет надежды.
— Наши лекари поставят вас на ноги.
— Я лишь желаю быть прощенным вами.
— Никто не вынуждал меня следовать вашим советам. Так что вина лежит на нас обоих. Однако я охотно прощаю вас.
— Вот вы и превзошли старого Онфруа в военном искусстве. Радуюсь этому всем сердцем… Извольте распорядиться, чтобы меня перевезли в мой замок Хунен. Там я буду дожидаться воли Божьей… И прошу вас, государь, помните только о наших светлых днях, а не о нынешних…
Поскольку моя рана была несерьезной, я сопровождал короля в этом его посещении. По возвращении он сказал:
— Эта потеря невосполнима, Гио. Нет никого, кто мог бы заменить нашего старого друга. Он умирает за меня. Но смерть его бессмысленна.
Он захотел, чтобы я остался у него на время. Жара угнетала, хотя навес был поднят. Я почувствовал тошнотворный запах, исходивший от короля. Конечно, и в лагере не пахло розами. Я сказал себе, что после этой скачки и мое собственное тело пахнет не лучше. Тем не менее запах, проникавший в мои ноздри и вызывавший отвращение, был необычным. Принц хранил странное молчание. Он был бледен, и бледность эта выделялась на голубом фоне ткани. Свет фонарей только усугублял синеву его щек. Я отважился сказать:
— Вам нужно отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день.
— Завтрашний день будет пустым и праздным. Памятным событием станет лишь отъезд Онфруа.
Он поднял уставшие глаза к звездам, затем задумчиво стал смотреть на палисады и связки копий.
— Я говорю себе, — вновь заговорил он, — что эта встреча не была случайной… что этот перегон скота — западня, приготовленная Саладином… Я должен отплатить ему тем же. У него нет коннетабля, который бы вырвал его из моих когтей.
В другой палатке Жослен де Куртенэ вел разговор с Рено. Он воспользовался обстоятельствами, чтобы зазвать и пожурить его, но не из лучших побуждений.
— Дорогой господин Рено, вас не было в деле; это вам зачтется.
— Каким образом?
— Это не может понравиться нашему королю!
— Однако, сенешаль, старик Онфруа дал мне точное приказание. Я нес дозор на равнине, когда там собирали коз, быков и лошадей. К моему большому огорчению, я не мог остаться в свите.
— Я тоже, сын мой, хотя моя репутация давно сложилась.
— Вы считаете, что король на меня за это рассердится?
— Это мстительный человек, к тому же одаренный необычайной памятью. Бьюсь об заклад, что он запомнил имена рыцарей, которые защищали его в этой теснине, равно как и поведение каждого.
— Но ведь, в конце концов, я же получил приказ!
— Не сердитесь по пустякам, мой благородный дружок. Это всего лишь мое мнение. Однако же вам ведома болезнь Бодуэна, странная и возобновляющаяся, определяющая его настроение и суждения. Иные из нас, не понравившись королю, за незначительные проступки были высланы далеко от Иерусалима… Рено, друг мой, не будьте слишком искренни, это может обернуться против вас.