Копья Иерусалима
Шрифт:
Мучительно, с большим уроном мы отбили короля и вернулись к нашей бесполезной пехоте. С разных сторон появлялись уцелевшие наши товарищи, вырвавшись из этой бойни, они чувствовали себя счастливчиками, но сколько же мертвых оставили мы в этой чудовищной долине, начиная с Эвда де Сент-Амана и его рыцарей! Сколько пленников предстало перед Саладином — зять графа Триполи, прославленный Бодуэн Рамский, о котором я еще расскажу вам! Ничто не могло восполнить пустоты, оставшейся после них, разве только новый крестовый поход, что тогда было маловероятно. В отличие от Саладина король долго еще не мог собрать свое разбитое войско.
Мне
— Он стер его с лица земли, стер, как письмена с пергаментного листа! — говорили гонцы.
Как только слух о том дошел до Иерусалима, король слег в такой жестокой лихорадке, что кончина его казалась неизбежной. Архиепископ совершил над ним миропомазание. Старая Агнесса проканючила сквозь свои вуали:
— Прекрасный государь, теперь пришло время составить ваше завещание. Эта предосторожность не сократит ваши дни, но донесет до всех вашу волю, и мы покоримся ей.
Он же отослал ее, а также Сибиллу и тощую Изабеллу с глазами василиска, да и всю остальную родню, и оставил подле себя одну Жанну. На заре он все еще был жив, к вящему неудовольствию придворных. Затем недуг ослабил свою хватку. Но в этом сражении с болезнью король лишился двух пальцев, которые отпали от ладони однажды утром, как сухие ветки. Долгие недели предстояло ему провести в мучениях до того дня, когда он смог встать на ноги.
А между тем эти подколодные змеи, эти зловещие тени, что вились вокруг него, не оставляли своей скрытой возни. Занимали их отнюдь не опасности, грозившие королевству, но возобновление проказы Бодуэна и его увечность. Стержнем для их интриг вновь стала Сибилла, наследница престола. Вдовая первым браком с Гильомом Монферратским, оставившим ей родившегося по его смерти сына Бодуине, она до сих пор так и не вступила в новый брак. В этих целях велись длительные переговоры с королем, но они ни к чему не привели; было решено срочно возобновить их. Задачу убедить в том полумертвого взял на себя Жослен де Куртенэ. И он явился нашептать ему:
— Прекрасный государь, король и племянник, разве разумно то, что вы, лежа на одре страданий, не имеете никого, кто стал бы вашим преемником?
— Моим?
— Разве разумно то, что вас вынуждают читать донесения, диктовать приказы, ставить вашу подпись и печать? Что вы занимаетесь государственными делами,
— Я — король, и останусь им и впредь!
— Но кто же хочет иного? Только, дорогой мой Бодуэн…
— Я ваш король, а не сын вашей сестры, отверженной супруги и королевы!
Сколь бы скользок ни был Куртенэ по своей природе, он не смог подавить поднимавшуюся в нем ненависть. Однако она вылилась вовсе не в упреки. Его ярость обернулась ядовитой усмешкой:
— Вы мните себя бессмертным? О, сколько же чванны все те, кому курит фимиам народная молва; они безумцы опаснее прочих! Представьте себе, что в эту же ночь болезнь задавит вас; что душа ваша, государь мой, внезапно оставит тело, как это случается обычно с вашим братом прокаженным; что же будет тогда? Что станется с этим королевством, которому вы столько отдали? Тогда станут бессмысленными все жертвы, что принесли вы, защищая его, ибо князья передерутся при дележке… Разве не решили вы некогда найти нового мужа для Сибиллы, чтобы было кому взяться за поводья, буде случится в том нужда?
— Это правда.
— Я допускаю то, что мысль о вашем наследнике вам неприятна… Признайтесь, что переговоры об этом браке велись без усердия и настойчивости с вашей стороны. Вплоть до того, что полностью провалились к вашему удовольствию!
— Гуго Бургундский был согласен. Мы долго ожидали его приезда.
— Вы отлично знаете, что он не приедет.
— Западные принцы пренебрегают моим наследием с тех пор, как его надо защищать пядь за пядью.
— Но, государь, принцы бывают не только на Западе…
— Я не хочу византийца! Я отвергаю его заранее!
— Вы считаете, что у нас в Святой Земле нет ни одного высокородного и достойного сеньора, живущего здесь или остановившегося проездом? Выдать Сибиллу за него отнюдь не означало бы поступить опрометчиво…
Вот что встает перед моими глазами. Рено, легко раненный в Панеях, нес караульную службу на севере со своими туркополами. Поговаривали о том, что вскоре он будет назначен командовать королевской охраной. В виде исключения, будучи простым оруженосцем, я временно замещал его. Так мы с Жанной оказались немыми свидетелями этого разговора, столь много повлекшего за собой…
Пусть и ваши глаза увидят то, что видели когда-то мои: это тело в бинтах и повязках, вытянувшееся между колонок кровати; это посеревшее лицо, усыпанное темными точками; бороду, торчащую жалкими хохолками; кисть левой руки, скрытую под одеялом; горячечный взор, устремленный к небесной синеве и белоснежным горам среди оливковых рощ в проеме окна; тяжелый сладковатый запах, пропитавший ковры и пурпурные занавеси. Откуда-то слышны шаги. Древки копий ударяют об пол.
— Это они! — скрежещет голос короля.
Он вздыхает и отворачивается к стене. Сибилла разубрана в белые шелка и муслины. Но эта набожная смиренница обладает телом дьяволицы, умащенном ароматами и изнеженным удовольствиями. Она ведет за руку избранника своего сердца. Красавчик хорош собой и силен, улыбчив и кудряв, одет в голубое блио, вышитое серебром, — в свои цвета. Поддерживая друг друга в своем наступлении на короля, они обмениваются нежным взглядом, как заговорщики. Он же не может понять волнения их плоти, передающуюся от одного к другому дрожь возбуждения, предвкушение греховных удовольствий, что последуют за тем. Мученик остается на своем кресте.