Копытце Таманского дьявола

Торин Юрий

Затем Елпидиф'oр резко вставал со стула, отчего стул жалобно поскрипывал, сгребал бумаги со стола в кучу, придавливал своей тяжёлой папкою, и целеустремлённо выходил вон, никому не докладывая и не отчитываясь, когда его ожидать, и что, собственно говоря, происходит.

Половник садился за руль, шумно вдыхал носом морской таманский воздух и заводил мотор – только его и видели.

Затем, где-то в отдалённом гарнизоне он внезапно появлялся, и почти без слов, брал железной хваткой какого-нибудь бойкого унтера или зауряд-прапорщика, насильно сажал его в автомобиль, ничего

не объясняя, а лишь поглядывая сурово, и увозил в неизвестном направлении…

Возвращались похищенные обратно з'aполночь, или же на рассвете следующего дня, какие-то потрёпаные, с нехорошим страхом в очах. Никому ничего не рассказывали, а сразу заваливались спать, стараясь казаться пьянее, чем они были на самом деле. А те, которым водка и развязывала потом языки, рассказывали уж и вовсе неправдоподобные байки, будто стоило им с полковником отъехать от гарнизона в безлюдное место, как сам полковник исчезал, а на его месте появлялась особа, которую «пострадавшие» именовали с суеверным шёпотом Анеттой, и оглядывались при этом по сторонам. Анеттой она представлялась им.

Шёпотом же рассказывали они, как заглушив мотор, и достав невесть откуда разом четыре бутылки вина и кованый штопор, полковник отлучался из поля зрения, и почти сразу же откуда ни возьмись возникала некая Р'yбенсовская русалка, пышногрудая одалиска, божественная дама с ароматными распущенными волосами, источающая негу и страсть.

Полуобнажённая, Она появлялась то из-за камня в чём-то кисейном, то из-за старой стены в венке из виноградной лозы, то выходила прямо из пены морской на закате, наводя на мысли об Афродите. Иногда полковник успевал опустошить с пассажиром бутылочку, прежде чем исчезнуть. А уж потом появлялась Она, томно и с придыханием произнося:

– Ах, как мало нынче осталось настоящих мужчин! – начинала Она томным бархатным голосом, покачивая бёдрами, – храбрых, неистовых, способных на безрассудные поступки, тех, кого не устраш'uт пламя всепоглощающей страсти! И хаос бездны порока! – говорила Она закусывая губы и закатывая глаза, – давайте же выпьем, выпьем этого колдовского вина, самого желанного и вожделенного напитка!..

И пока жертва находилась в оцепенении от всего этого античного представления, эта «Венера палеолита» добиралась до самого сокровенного, и ретивое вынуждено было пробудиться, воспрять и воспылать, отдавая дань естеств'y. Вино лилось рекою.

Оставшиеся «в живых» после этого начинали избегать полковника, как огня. Доходило до того, что выискивали смехотворные поводы только для того, чтобы не попадаться на глаза Елпидиф'oру.

Который, на удивление, и не глядел на них, а был всецело поглощён лишь делами службы.

Сама Ан'eтта представлялась некой легендой, фигурою полумифической, но оттого ещё более загадочной. Суровый полковник одним своим видом обрывал попытки разузнать что-нибудь об этой таинственной особе. Связи его с Сударем и другими влиятельными персонами придавали ему ещё больший вес, и мало кто отваживался вступать с ним в неуставные беседы.

Из мемуаров профессора Гарай

«…чей текст оставил приятное послевкусие, и заставил вспомнить

былое. Особенно если читать между строк, и разбирать постранично. Sic transit Gloria mundi. Так проходит слава мирская…

Но многое захотелось тут же вымарать и, так сказать, выплюнуть, если говорить языком винных дегустаций. Плюнуть в очи лжецу. Qui prodest? Кому это выгодно?

Помимо всего прочего, не считая моей скромной персоны. Мало того, что в «Письмах…» выведен я этаким пархатым жидком Айнштайном, совершенно карикатурным. Да ещё и стариком, а я был довольно молод. Volo ergo sum! Желаю, а следовательно, существую, господа!

Кроме того, выведен я дилетантом, приобретающим инструмент для расчистки погребений на одесском базаре, где автор «Писем…», небось, и не бывал ни разу. Как говорится, Saturn ventur no tur libentur. Быку недозволено, что Сатурну можно.

Римские древности всегда стояли во главе угла моих научных исследований, и я по этому поводу постоянно читал и перечитывал первоисточники. Литературное моё отражение предаётся праздности и читает книги, лишь чтобы скоротать время. Между тем вклад мой в отечественную науку не подлежит сомнению. Carpe diem. Ловите ускользающие дни, господа.

И уж по крайней мере, бумагомар'aка-поручик в силу ограниченности своих умственных способностей и узколобости не смог придать моему величавому образу ту значительность, которая ему присуща от природы. Будь моя воля, я вешал бы таких писак на фонарях Ейской набережной!» Ave Caesar!

Сударь

Заветные окна горели. Стало быть, Сударь был у себя. Фон Б'eрлиз прибавил шагу, зябко поводя плечами, и кутаясь в чужую шинель. На Тамани конец ноября, продувало до костей. Худые сапоги чавкали в грязи.

Закурив, по обыкновению, неспешную свою трубочку, его превосходительство, именуемый за глаза не иначе как Сударем, прикрыл глаза, и, блаженно затянувшись, медленно выпустил белый дым ноздрями. Он предвкушал коньяк, и вечер общения с умным человеком – с самим собой.

Нервный стук в дверь прервал его идиллию.

Это бестактный фон Берлиз ворвался в его неторопливые думы. Впрочем, он ведь сам и вызывал фон Б'eрлиза. Вчера или сегодня? Впрочем, один чёрт!

– Вот, Ваше превосходительство, папенька шлёт Вам поклон. А я, в скромных своих трудах пребывая, преугот'oвил для Вас бутылочку водочки!

Пламя Преисподней отразилось в стеклах очков Сударя, и фон Берлиз нервно попятился.

– Запомните, юноша!– страшно прошипел Сударь, – ни один уважающий себя учёный не станет пить водку в таком месте в такой час! Разве что спасаясь от обморожения. Вы что же, дор'oгой обмор'oзились? Четверть часа пешего хода!

– Никак нет! Ваше превосходительство! Исключительно из уважения к Вам! Папенька! Для сугреву!

– Водку сюда давайте, -отрезал Сударь не глядя, протягивая руку. Быстро принял бутыль из дрожащих рук фон Берлиза и убрал в шкапчик, – Прошу садиться! – последовала команда, и визитёр плюхнулся на стул. Хозяин сел напротив в деревянное кресло с подлокотниками. Снова раскурил трубочку, снова пахнул душистым дымком: