Корабельщик

Никитин Олег Викторович

Ермил с Касинией дружно пискнули и выхватили у него сласти, тут же зачавкав ими. А Максим помахал детской книжкой и прочитал название:

– “Тимон и Каллиника в стане разумных машин”. Это очень старая сказка, придумана почти двадцать лет назад. Когда мама родилась!

– Сначала в туалет, – скомандовала Домна. – Умыться и по кроватям.

– У-у… – Ребята убежали и плескались несколько минут, затем с топотом вернулись обратно. – Читай скорей. – Они вскарабкались каждый на свою кровать, – те были поставлены друг над другом, – а Домна взяла свечу и приготовилась штопать какую-то одежду.

– 27

“Случилась наша история в те далекие времена, когда все машины еще были маленькие и не умели быстро ездить.

Бипланов же и вовсе не было, только дирижабли по небу летали. Частенько прохожие слышали над головами громкие взрывы – это не гром гремел, а те дирижабли лопались. Из-за спичек, от которых неосторожные пассажиры трубки прикуривали, или просто так, когда спички отнимать стали.

И хотелось многим людям заставить машины катать их по дорогам и перевозить разные тяжести. Особенно один инженер старался, по имени Иван, а по прозвищу Пузырь. Потому что имел он толстый живот и круглое лицо. Среди всех инженеров он был самый главный, потому что родители оставили ему много денег, и в банке у него был такой же толстый сейф, как живот Ивана.

Тут будет удобно рассказать его славную и печальную историю. Отец у него дожил до тридцати лет и стал генералом артиллерии. Он доблестно служил на восточной границе нашей родины, когда однажды не понял, что пора уже ему совершить подвиг, а то солдаты смеяться над его старостью начали. Пошел в разведку, попал в засаду и погиб как герой. А сын его к тому времени уже окончил школу и поступил в Университет, и мечтал построить такой крепкий и недорогой мобиль, чтобы целых десять коней собой заменил. Представляете, какая силища? Вот на отцовы деньги Иван купил мастерскую по ремонту запасных частей и в перерывах между занятиями сам починял разные рессоры, оси, латал ременные передачи… Много он своими руками умел делать, этот Пузырь. А в ночное время заводил он себе от молодой жены детей, но только двое до семилетия дожили – мальчик Тимон и девочка Каллиника. Так что они с детства разные механические предметы ручками трогали и шестеренки по полу катали, словно мячики.

А в те годы многие детали к нам в страну из Магны завозились. В этой стране тепло и людей там много живет, вот у них дешево и получалось. Так и везли, и везли к нам на пароходах и телегах все подряд, фрукты, готовые детали и аппараты всякие, а мы им руду для приготовления железа. Вот Пузырь и задумал свои детали дешевые делать, для чего ему надо было свой завод построить. А после завода появилась у него и мастерская по сборке керосиновых и газовых двигателей особенной мощности. И детишки его с самого младенчества в той мастерской подвизались – где резьбу нарежут, а где риску снимут. Так и прошло их детство безоблачно, среди механизмов разнообразных, среди гудящих горнов и сверлильных станков.

Спервоначалу переделал Пузырь с помощниками газовый двигатель на керосиновый, и получился у него агрегат всем хороший, дивный агрегат, десятисильный. Юный Тимон любил заводить его и нюхать керосиновые пары. Но Каллиника, как более старшая, оттаскивала его от поршней и глушила этот вонючий и прожорливый двигатель. Мама у них была добрая, детей из мастерских не гоняла и помогала отцу вести бухгалтерию, которая чем дальше, тем сложнее становилась. Поскольку производство ширилось, ибо первый двигатель с успехом был продан заезжему купцу, который хотел с его помощью стволы деревьев перепиливать.

Однако мечтал наш Иван исконно селавикскую повозку соорудить. Чтобы бегала она по нашим ухабам и не рассыпалась, как иноземные тарахтелки, что больше на велосипеды с моторчиками походили. И чтобы ездили в наших мобилях не просто одинокие смельчаки, а целые семейства, с детьми и домочадцами. На пикники или, к примеру, в оперный театр.

Заключил он соглашение с фабрикантом конных повозок, и сделал тот удобный кузов, под мотор приспособленный.

И вот когда уже клонилась его жизнь к закату, когда отцовы средства подошли к концу, соорудил-таки Иван свою замечательную повозку и назвал ее в свою честь “Пузырь-16”, потому как была это шестнадцатая модель. Предыдущие ломались, стоило лишь запустить новый керосиновый мотор, или вспыхивали как селитра. Посадил он жену и детей

в кузов “дубль-фаэтон”, запустил оба цилиндра своего двигателя объемом в полведра, да и привел в действие все двадцать лошадиных сил! Кулачковые муфты задвигались, шестерни да валы закрутились словно карусель в праздник! Дернул Пузырь за рычаг переключения передач, отпустил тормоз, и мобиль покатился по дороге от его дома, сигналя что было громкости.

Великая толпа наблюдала за этим замечательным событием, и многие горожане сорвали шапки и бросили их ввысь. Тимон с Каллиникой стояли чуть не на самой крыше повозки, громче всех кричали и картуз с чепчиком тоже кидали. Потом в газете отпечаток с их мордашками появился.

Прославился Иван на весь Селавик, и захотело Военное ведомство себе такие мощные мобили приобрести. Чтобы начальство офицерское на них на службу каталось, или мортиры тягать, то теперь уж неведомо. С жаром принялся Пузырь за работу, завод его плавильный продыху не знал, трубы коптили небо, и дело продвигалось. Собрали его рабочие двадцать мобилей, и шасси приготовили, чтобы на машины их поставить. И вот в ночь перед сборкой одна машина, самая мощная…”

– 8

– Хватит, Макси, – негромко сказала Домна. – Спят уже.

Студент потянулся и поглядел на Домнину кровать, отгороженную от остальной комнаты ширмой. Он и сам устал и не прочь был забраться под одеяло. Хоть время было и не самое позднее, завтра ему предстоял тяжелый учебный день, посвященный корабельной архитектуре.

– Я нашла у тебя в куртке письмо, – проговорила жена. – Случайно, ты не подумай. В кармане дырка была… – Она подвинула на край стола одежду Максима и на мгновение замерла, не оборачиваясь, словно ожидала резких слов. Потом вновь принялась ловко орудовать иглой. – Забыл на почту зайти? Ты с ней переписываешься?

– Нет.

– Ты не думай, что я против. Ты же не привязанный, всегда можешь обратно уехать, или в другой город… Детям ты нравишься.

А ведь уехать, скорее всего, придется, причем уже в апреле. Профессор Онисимов несколько раз намекал, что Правительство вот-вот примет решение ускорить постройку металлических судов, и верфи в Питеборе будут расширены. Для этого, собственно, и приняли на курсы корабельных архитекторов еще троих человек, одним из которых и стал Максим.

Ответить ему все равно было нечего, и студент отправился в ванную комнатушку. Близкая водонапорная башня, несмотря на военное время и общее смутное состояние, пока исправно подавала воду на последний этаж. Максиму вспомнился ориенский дом, двор, теплая летняя ночь и подростковые игры в бутылочку – а вслед за этим и Еванфия, как часть той, прежней жизни. Словно не какие-то полгода отделили его от родного городка с его обшарпанными, побитыми непогодой домами, а полжизни. Насколько же проще жилось ему там, среди знакомых и друзей, без вечных возбужденных толп, только и ждущих, чтобы удариться в панику или вознести до небес театрального или политического кумира. Без оборванных и целых афиш, призывающих голосовать за какую-нибудь Крестьянскую партию или, напротив, вовсе не прийти на выборы или митинг. Без близкой и неотвратимой необходимости выполнять самостоятельную, высоко оплачиваемую работу на благо Короля и Селавика, к чему его и готовят уже почти четыре месяца…

Последнее, в общем, особенно волновало Максима, волновало смутно и постоянно, словно некая незаметная, почти неощутимая болезнь, присутствие которой нельзя обозначить одним ярким симптомом. “Неужели я недоразвитый? – вдруг с ужасом подумал он. – Мне страшно получить заказ от Военного ведомства и поставить под соглашением подпись. Как они все могут командовать полками и читать лекции? Заведовать лабораториями и мастерскими, заводами и фермами?” Многие столичные ребята в его возрасте ухитрялись не только получить образование, но и добиться высокого социального положения. А у Максима, похоже, это выйдет само, против воли, если раньше его не признают неспособным к корабельному делу и не отправят обратно в Ориен или же в Дольмен, лазутчиком – как знающего вражеское наречие. То есть на верную смерть во славу Короля и родной страны.