Корабельщик

Никитин Олег Викторович

Вдохнул мальчик этот воздух машинный, всплакнули они с Каллиникой над трупом, да и решили отцу помочь. Только чтобы он зря не питал надежду, сокрыли от него предсмертную речь верной машины. И вот, как будто отправившись в школу, пошли они по мосту и дальше, в леса и долины за рекой, где людей совсем не было. Долго ли, коротко ли шагали, как слышат – шум моторный из-за деревьев донесся, и керосиновым духом повеяло. Выглянули он из кустов, и видят: на поляне мобили в печали сгрудились, грязные да в копоти, и только “Пузырь” девятнадцатый между ними раскатывает да боком подталкивает, словно оживить хочет. “Ну, семнадцатый, не молчи! –

тыкал он в лоб одного механического товарища. – Восемнадцатый, ответь мне!” – донимал он другого, царапая тому бампер. Но тщетно, молчали его железные друзья, бежавшие от Ивана.

“Вот ты где!” – крикнул Тимон, выскочив из кустов. Каллиника следовала за ним, размахивая сучковатой палкою, и гневно сверкали ее красивые глазки. “Что нужно тебе, человек? – прохрипел “Пузырь-19А”. – Мучить меня пришел, за пожарище мстить? Умерли мои друзья, и мне ничего теперь не нужно. Чувствую я, что и моя Смерть близко. Недолго были мы на свободе, зато знаем теперь, что она такое”. – “Не может машина жить без человека, – отвечал ему Тимон. – Потому что кто произведет ей текущий ремонт железных костей и органов? Кто закрасит ей облупившийся бок или вставит выбитый глаз?” – “Кто даст ей пищи, чтобы бегала она по дорогам?” – подхватила Каллиника и отбросила палку, потому что мобиль потерянно молчал. “Оживите моих бедных друзей, и я вернусь к Ивану Пузырю”, – проговорил он покорно.

Увы, хоть и привезли в стан мятежных машин керосину, хоть и вернулись они, радостные, к отцу-конструктору своему, недолго он после того прожил. Здоровье его надломилось, рассудком стал Пузырь слабеть, сердце его неровно застучало, словно поршень какой изношенный. Не прошло и недели, как умер Иван, к огорчению домочадцев его и бывших заводских работников, а ныне простых горожан.

Тимон, сын его, завод отстроил, хоть был он еще мал летами и необразован – потому как машины все и механизмы слушались его как саму матушку Смерть или сына ее, Солнце. И стал он великим механиком-строителем, изобретателем аппаратов различных, когда в школе да в Университете выучился, и много хорошего совершил для процветания родного Селавика и во славу его Короля.

И вам, дети мои, к тому же стремиться надобно”.

– 8

Мысли у Максима по несколько раз на дню, порой прямо на семинаре или лекции, возвращались к побоищу в “Навийских картинах”. И вот среди недели, когда он вошел в общежитие и стал стряхивать с плаща обильный снег, мальчишка-привратник крикнул ему из своей комнатенки под лестницей:

– А вас, сударь, один господин из Военного ведомства поджидает!

“Элизбар”, – вспыхнула мысль. Студент обрадовался – значит, не попал бывший курьер в страшную мясорубку, не бился тогда с гвардейцами. Он поспешил по ступеням на свой этаж и вскоре очутился дома. Магнов сидел у стола, запалив свечу, и читал газету.

– А, вот и хозяин, – улыбнулся он.

– Вы живы! А я, по правде говоря, и не надеялся вас увидеть. Хотите чаю? Из Роландии! У меня есть еще немного торфа. – Максим чикнул спичкой и запалил газовый рожок возле двери.

– Пожалуй.

Максим развел в печурке огонь и поставил чайник. Он еще утром набил его снегом прямо с подоконника, и теперь тот успел растаять. Правда, снег из-за близости поликарповской оружейной фабрики был не слишком чистым, да только вода из крана тоже прозрачностью не отличалась.

Смерть знает, что там в Кыске сейчас плавает, откуда водонапорные башни наполняются. В газетах недавно писали, что пять жителей Фредонии отравились водой из реки. По всему видать, лазутчики из Дольмена бросили в нее какую-то отраву.

– А я ведь теперь с Шушаникой живу, – признался неожиданно Элизбар. – Помнишь эту девчонку?

– Дольменка? – поразился Максим. Он тщательно стряхнул с одежды остатки мокрого снега и повесил ее в шкаф, рядом с Элизбаровой беличьей шубой. – Но как же вы общаетесь? И… Ее ведь могут счесть за шпионку. Почему ее не убили?

– Я придумал, как применить ее знание языка, – уклончиво произнес Магнов. – Да и Указ вышел, что сразу не расстрелянные могут использоваться на войне.

– Знаю, – вырвалось у Максима.

Вода в чайнике закипела, и он стал возиться с заваркой. Студенту очень хотелось поделиться со старшим товарищем своими проблемами с Метрическим ведомством, и Элизбар словно почувствовал его желание, спросил:

– Откуда знаешь про Указ?

И Максим поведал все с самого начала – и про Ефремову метрику, и про ориенского благочинного с его повесткой, и особенно про “белька” Урвана, который вынудил преступника сочинять доносы. Ненадолго останавливаясь, чтобы отхлебнуть подкрашенного чаем кипятка, он рассказывал минут десять, и Магнов ни разу не прервал его.

– Такие дела, – закончил наконец студент. – Извините, мне не стоило…

– Ты все правильно сделал, – перебил его Элизбар и поморщился, отставляя кружку. Видимо, такие дешевые и безвкусные напитки не слишком нравились ему. – Даже не считая того, что это твоя обязанность как гражданина – печься о благе страны. – Максим поперхнулся и взглянул на собеседника поверх кружки. Уж такие-то вещи можно и не говорить, прямо цитата из учебника по истории или газетной передовицы. Но Элизбар при этом как-то странно усмехался. – Зачем было отказываться и получать пулю в спину? Глупо. Как ни взгляни – ты прав… И дрова эти дурацкие!

– Торф… – пробормотал Максим.

Он уже стал жалеть, что поделился с Магновым своими шпионскими переживаниями. Зачем, в самом деле, бывшему наставнику эти подробности? Наверняка он явился к нему по делу, так же как и назначал в свое время встречу в синематографе…

– Дай-ка свою метрику, – решительно проговорил Элизбар. – Ну, дагерротип и в самом деле пора обновить. Знаешь что, давай я оформлю тебя на работу в свое ведомство. Внештатным сотрудником, переводчиком с дольменского. Я сперва думал, что можно это и на потом отложить, а теперь…

Он внезапно замолк и к чему-то прислушался. Тут и Максим различил неясный гул, доносящийся как будто отовсюду, потом задребезжали оконные стекла и даже дверца печки. Вслед за этим звуком пришли и другие – резкий свист и сразу же грохот взрыва, заметавшийся эхом между городских стен. Рвануло, кажется, на левом берегу Кыски, где-то в районе “Студиозуса”.

– Гаси свет! – приказал Элизбар и задул свечу. Максим вывернул ручку рожка, и в комнате установился сумрак.

Неподалеку ударило сразу несколько пушек, метивших по бипланам, и жуткие звуки так переплелись между собой, что было неясно, где взрыв бомбы, а где выстрел. Только частый свист дольменских “подарков”, сыплющихся с неба, перемежал их. Взрывы, впрочем, быстро переместились дальше – похоже, в сторону Королевского дворца.