Корабль отстоя
Шрифт:
Рыбки
Первая наша рыбка была золотой. Мы её поймали в пожарном бассейне киностудии. Там их видимо-невидимо. Одна зазевалась, и её зачерпнули ведром.
Ее пустили в тазик, и она нарезала в нем круги, совершенно не утомляясь.
Потом папа принес аквариум, и её запустили туда.
Мы накупили много рыбок: озорных гуппи, нетерпеливых меченосцев, неутомимых барбусов, неторопливых петушков, любопытных гурами, злых макроподов и умных цихлид.
В новом
В степи, рядом с нефтеперегонными заводами, разливалось множество всяких луж и озер. Некоторые из них отличались достаточной глубиной. Там и водились дафнии – водяные блохи. Их-то я и ловил сачком и пускал в банку.
Дома я промывал добычу под струей воды и запускал в аквариум. Рыбы хватали их, как сумасшедшие.
Зимой можно было кормить сухим кормом.
Когда я менял им воду, рыбки радовались, и это было видно – вся семья собиралась посмотреть.
Они росли. Гуппи и меченосцы даже рожали живьем, а задумчивые цихлиды пожирали их неразумное потомство.
Петушки искали противников по всему аквариуму и, найдя, устраивали турнирные бои. Они раздували жабры и плавники, и ещё раскрашивались в синие и фиолетовые цвета.
Они обожали зеркало.
Я ставил зеркало вплотную к стеклу, и они видели в нем своего противника. В этом случае с петушками случался припадок бешенства. В ярости они кидались на стекло и долбали своего врага. Барбусы тоже были недовольны чужой стаей, идущей на таран, и сворачивали только тогда, когда всем становилось ясно, что чужаки не боятся столкновения в лоб.
Гурами ощупали противника усами, макроподы ткнулись в него мордами, а цихлиды подошли, все поняли и отошли.
Однажды один из гурами выпрыгнул из аквариума. Он пролежал несколько часов и высох, как вобла.
Я наткнулся на него совершенно случайно, схватил и бросил в банку с водой просто так, инстинктивно, из желания чем-то помочь.
Как же я удивился, когда через полчаса нашел его абсолютно здоровым.
Оказывается, гурами и все остальные лабиринтовые рыбы – те самые, что время от времени хватают с поверхности немного воздуха, могут в какие-то моменты обходиться без воды.
Они высыхают, но стоит только им попасть в воду – оживают безо всякого для себя вреда.
А макроподы у меня метали икру. Летом в трехлитровой банке. Самец построил гнездо из пузырьков, скрепленных собственной слюной, а потом долго ухаживал за самкой.
При этом он не забывал раскрашиваться в праздничные цвета и усиленно питаться: дафнии, мухи, комары и дождевые черви, падающие сверху, были обречены.
И ещё он нападал на все, что, по его мнению, угрожало гнезду: на сачок, на палец.
Я перезнакомился со всеми ловцами дафний. Они ловили их огромными сачками, а потом сушили на солнце, намазывая на марлевые полотнища,
Это дело не отличалось особой безопасностью: в ловцах состояли люди разные, и от них вполне можно было просто так получить по шее.
Поначалу я держал дистанцию.
Это потом, когда ты несколько раз встречаешь одного и того же человека в безлюдной степи, с ним можно поздороваться и то только тогда, когда по глазам видно, что это не возбраняется сделать. А через много-много встреч допускается какая-либо незначительная фраза и то после того, как в озерце обнаружено много дафний и человека это радует.
И ещё: издалека же видно, доброжелателен к тебе человек или нет.
Ловцы дафний – одиночки. Они всегда одеты в брезентовые плащи и болотные сапоги.
Они неповоротливы, и убежать от них легко.
Но в основном все вели себя деликатно – дафний на всех хватало.
Лишь однажды я совершенно неожиданно получил затрещину. Это был не ловец, а огромный верзила, решивший искупаться. Подобрался со спины, и я тут же полетел кувырком на землю.
Было не столько больно, сколько обидно: на меня ещё не нападал взрослый. Он пнул мою банку и стал неторопливо раздеваться. Потом пошел в воду, а я плакал от обиды и бессилья.
Я пришел домой и рассказал отцу, и он пошел со мной выручать мою банку.
Мы пришли на то место и там кто-то плескался, но вот незадача: оказалось, сильная обида способна стереть из памяти лицо нападавшего.
– Он? – спросил отец.
– По-моему, нет! – сказал я, с тем мы и ушли.
Эгоист
Так меня назвала математичка после того случая, помните, когда я подвел весь класс, уехав на дамбу.
Слово меня обидело. И потом оно было не очень понятно.
Я спросил у отца.
– Это человек, думающий только о себе, а не об окружающих, – сказал отец.
Я решил, что ко мне это не относится, потому что я думал о братьях, о бабушке, о маме с папой, о котах и о рыбках.
Потом я думал о своих друзьях.
Я у всех спрашивал, похож ли я на эгоиста, и все отвечали, что нет.
Только меня это не удовлетворило, потому что я вспомнил массу случаев, когда я ел конфеты и не делился с бабушкой. Валерка делился, как я уже говорил, а я нет. Наверное, он действительно не эгоист, а я, всё-таки, немножечко да.
– Бабуля! – спросил я её в пятидесятый раз. – А если я не делюсь конфетами, это нехорошо?
– Чего ж хорошего?
– Да нет, ты не понимаешь. Да, то что я, помнишь тогда, не поделился, – это нехорошо. Но потом я пять раз делился. Как ты считаешь?
– Наверное, это хорошо.
– Ах, бабуля! – вздыхал я и чувствовал, что она меня не понимает.
Про себя я решил, что теперь буду обо всех думать.
Особенно об окружающих. О Тане Погореловой, например. Я украдкой стал смотреть на нее на уроках и думать.