Корабль отстоя
Шрифт:
И потом она среди девочек была чем-то вроде вожака, а я вожаков в любом виде терпеть не мог.
У мальчишек никто не выделялся и не лез в начальники, хотя с Андреем Ростовым мы несколько раз просто так дрались.
Мы любили Женю Богданова – очень маленького, хрупкого мальчика. На переменах все почему-то старались постоять немного рядом с ним. Как-то хорошо становилось на душе. Девочки смущались, улыбались и несли всякую чушь.
Мальчишки ничего не несли – не так много у
Раиса Николаевна потом болела, а мы её навещали всем классом. Я тогда увидел где она живет: в общежитии с общей кухней, где в раковине скапливалась всякая размокшая мерзость: макароны, например.
Она занимала маленькую комнатку с низким потолком, на стенах – олени на коврах, на буфете – слоники.
Потом она родила.
А меня приняли в октябрята. Остальных тоже приняли.
Торжественно, и нам значки прикололи пионеры из третьего класса.
У каждого – персональный пионер.
Я почему-то немедленно проникся к своему пионеру замечательной любовью. Я решил, что теперь мы станем лучшими друзьями и начнем часто видеться.
Но мой пионер приколол и пропал. Я сильно все это переживал. Прием в октябрята на меня здорово подействовал. Потом меня принимали в пионеры, и я волновался гораздо меньше. То есть это волнение ощущалась как очень бледная тень того волнения.
А потом, когда меня принимали в комсомол, я вступал в него почти безо всякого трепета и подмечал чушь.
В школе мы праздновали «8 марта» и «23 февраля».
Чувствовали все себя приподнято, на партах лежали подарки.
Сперва нам, потом – девочкам. Там я впервые узнал, что я – «защитник страны».
В классе я сказал, что мой отец немец, и все в это тут же поверили, стали выискивать и говорить мне разные немецкие слова. Я кивал и уже жалел о том, что сказал. Чего это взбрело мне в голову?
Просто отец воевал, знал немецкий и даже переводил какую-то техническую литературу, но на этом его отношение к Германии и ограничивалось.
Но, может, мне хотелось, чтоб на меня обратили внимание?
В общем, соврал, а потом меня изобличили.
А на день рождения друг к другу мы являлись всем классом и если кто заболел – тоже.
У девочки Иночки, которая жутко мне симпатизировала, но побаивалась Таню Погорелову, мою соседку, которая, в силу своей со мной посадки, уже считала, что обладает некоторыми на меня правами, мы играли в фанты и бутылочку.
Я не знал, что это такое и играл, а потом выяснилось, что надо целоваться.
Девочки раскраснелись от одной только возможности подобного, а мальчишки держались молодцами и говорили, что все это барахло.
Я
Я ткнулся губами ей в щёку, отчего у неё даже уши воспламенели.
Нам было по восемь лет, и девочки немедленно хотели замуж.
Альчики, марки и война
Во дворе все играли в альчики.
Это такие бараньи кости. Можно было выиграть ещё альчики, а можно – марки.
Серёга здорово играл. Во-первых, он метко бросал, а во-вторых – если не попадал, то дотягивался – у него была широкая рука и длинные пальцы. Надо одним пальцем касаться своего альчика, а другим – чужого.
При этом возникали споры, которые сейчас же решались с помощью тумаков.
Словом, коллекция марок у нас пополнялась.
А ещё играли в войну. Для чего нужно иметь много оружия, а Серега – большой мастак по части его изготовления: арбалеты, взрывпакеты, плюющие трубки, пистолеты из проволоки, больно стреляющие недозрелыми маслинами.
Я тогда ещё почувствовал, как это здорово, если ты бросаешься грудью на выстрел, совершенно игнорируя боль. У тебя словно выросли крылья.
Двор на двор, команда на команду, рядовые и командиры, шишки и ссадины, грязь и кровь.
Арнольд
В школе все боялись директора – Арнольда Борисовича Кричевского. Он являлся в образе мужчины в безукоризненном костюме и начищенных туфлях. Роста очень незначительного, но легко вылетал из своего кабинета и впадал в ярость.
А ещё он с дикой силой хлопал своей массивной дверью и кричал. Глотка луженая, а крик – полноценный. Его страшно все трусили, он это знал и в две секунды наводил порядок где угодно.
Мог и по башке треснуть, но это было бы настолько в нужный момент, что ни у кого и в мыслях не было, что что-то тут не совсем справедливо.
Он добился переезда школы в новое помещение – двухэтажное здание, с садом. Он сделал ремонт – классы сияли.
Ни дай Бог кто-то изрежет парту – он его самого изрежет.
Ни приведи Господь сломают дверь в туалете – он найдет того несчастного и отвернет его жалкую голову.
Вызов в кабинет директора переживали, как приговор к высшей мере – некоторые писались.
Страх перед ним был так велик, что старшеклассники выпрыгивали в окна, случись им где набедокурить.
Обиженная ими мелюзга мгновенно обретала в его лице могучего покровителя.
Не допускались даже щелчки по лбу.
Курильщики проглатывали сигареты, второгодники старались ему на глаза не попадаться.