Корабль судьбы. Том 2
Шрифт:
– Это не в моей памяти, а в твой собственной, дурочка, – сказал он ей.
Он наблюдал за ее усилиями, словно она была муравьишкой, захлебывающимся в липкой древесной смоле.
Янтарь вырвалась, сделав усилие, едва не вывернувшее кисти из суставов. Совершенный ощутил, как она упала, судорожно вбирая в легкие дым и отчаянно нуждаясь в свежем воздухе, ставшем недосягаемым. Она вновь начала исчезать, видимо утрачивая сознание. Но в конце концов медленно приподняла голову.
– Я поняла, – заявила она. – Я знаю, как всех нас спасти. Но я не согласна покупать свою жизнь ценой Совершенного. Я спасу всех нас, если вы мне кое-что пообещаете. Вы не просто
Он ясно чувствовал ее страх. Страх истекал из нее вместе с потом, она выдыхала его вместе с воздухом. Сам же он вдруг потерял дар речи, обнаружив: оказывается, некто был готов скорей умереть, нежели предать его!
– Заметано! – обрадовался Старший, и – ну не чудо ли? – в его голосе прозвучало нечто подозрительно похожее на восхищение. – Да, с таким сердцем не грех породниться кораблю-дракону. А теперь убедимся, что она наделена еще и умом!
Совершенный чувствовал, как Янтарь силилась подняться, но силы ее были уже на исходе. Она снова свалилась, опираясь на его диводрево, и ради нее он попытался замкнуть разошедшиеся швы. Однако не смог. Драконы не позволили ему этого сделать. Тогда он постарался перелить ей сколько-то сил, направляя их сквозь диводрево в хрупкую человеческую плоть. И наконец она приподняла голову, вглядываясь в дымную тьму.
– Клеф! – позвала она. Какое усилие – и насколько слабо прозвучал ее голос. – Клеф!
– Ну-ка – изо всей силы, прах вас побери! – взревел Брэшен. Но сам тут же закашлялся.
Импровизированный таран лег на пол, и люди, помогавшие молодому капитану колотить снизу в крышку люка, попадали кругом. Люк упорно не желал поддаваться, а время уходило. Брэшен усилием воли отогнал подкатившийся страх. Диводрево трудно разгоралось, это он знал. Так что время у них еще было. Еще была возможность остаться в живых. Если только они не прекратят попыток.
– Эй, на помпе! Не расслабляться! Тонуть нисколько не приятнее, чем гореть!
Он отдал команду и услышал, как опять зачавкала помпа. Однако матросы почти уже не верили в спасение, и это чувствовалось. Слишком многие погибли, а кто не погиб – был ранен. И звуки кругом них по всему кораблю раздавались уж больно зловещие. Шумели помпы, постанывали раненые, а сверху доносилось потрескивание огня. Трюмная вода неудержимо поднималась, отчаянно воняя. Совершенный заполнялся водой, все больше кренясь. Да и дым, проникавший сквозь щели, постепенно делался гуще. Отпущенное время кончалось.
– Все, кто может, – к тарану!
Трое матросов, пошатываясь, поднялись на ноги и подхватили тяжелый дрын, которым они пытались высадить люк.
Тут Брэшена потянули за рукав. Пришлось оглянуться – и Брэшен увидел Клефа. Юнга прижимал к животу пострадавшую руку.
– Там Янтарь, кэп…
В неверном свете лицо мальчишки было совсем белым от боли и страха.
Брэшен тряхнул головой и потер изъеденные дымом, слезящиеся глаза.
– Сделай для нее что сумеешь, сынок. Я сейчас не могу подойти.
– Да я просто кое-что передать, кэп. Она говорит, чтобы вы попробовали другой люк. Тот, что в твоей каюте.
Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать услышанное. Потом Брэшен заорал:
– Все за мной! Тащите таран!
Сам он схватил с крючка фонарь и устремился на корму, даже не глядя, последует ли кто-то за ним. Он пробивался вперед, проклиная собственную глупость. Когда Янтарь жила внутри Совершенного, вытащенного на песок, она спала в капитанской
Надежда Брэшена отчасти увяла, когда он добрался до места и посмотрел вверх. Янтарь все же была отличной плотничихой и все, за что бралась, делала тщательно. Ко всему прочему работу затруднял крен корабля. Брэшен подпихивал под люк какую-то бочку, когда к нему присоединились матросы. Они живо нагромоздили ящики и бочонки, забрались на них и стали ощупывать над собой доски. Клеф шустро передавал инструменты.
Действуя молотком и ломом, Брэшен скоро высадил все клинья. Здесь, под потолком, дым был плотнее всего. В неверном свете фонаря он казался серыми щупальцами, проникавшими в стыки досок. Что, если, вскрыв люк, они окажутся прямо посреди пламени?
Ну и холера с ним.
– Тарань, ребята! – скомандовал он, поспешно убираясь с дороги.
Моряки расстарались, насколько они вообще были в состоянии. И на четвертом по счету ударе Брэшен увидел, что люк чуть-чуть подался. Он дал людям отмашку, и те попадали на пол, заходясь кашлем и задыхаясь. Брэшен же снова влез на кучу груза и ударил молотком по дереву, отделявшему его от возможности жить. Крышка люка поддалась неожиданно легко, и не просто поддалась, а рассыпалась и полетела вниз, наставив ему синяков. Сверху, озаряя чумазые рожи матросов, пролился желтый свет огня.
Брэшен прыгнул вверх, подтянулся и выбрался наружу. Стена каюты уже горела, но как следует распространиться огонь еще не успел.
– Вылезайте! – покричал он матросам. – Все наверх, пока еще можно!
Первым в проеме люка показался Клеф. Брэшен ухватил его за здоровую руку и живо вытащил. Они вместе выскочили на палубу, чтобы тут же промокнуть под ледяным дождем. Брэшен быстро огляделся и увидел, что других кораблей поблизости не было, только белый змей кружил в море неподалеку. Дождь до некоторой степени придерживал пожар на палубе, но не мог окончательно его потушить. Пламя еще лизало основания мачт и пробегало по надстройкам, свалившиеся снасти продолжали тлеть и дымить. Брэшен сбросил горящий мусор с крышки главного трюмного люка, отпер его и распахнул настежь.
– Вылезайте наверх! – закричал он снова. – Тащите на палубу всех, кроме тех, кто на помпах! Расчистите…
Он не договорил: в легких у него было еще полно дыма и кашель согнул его вдвое. Люди начали выбираться на палубу – сплошь закопченные, с неестественно яркими белками глаз. Снизу раздавались стоны и кашель. – Расчистите все, что горит, – отдышавшись, продолжал Брэшен. – Выносите раненых, чтобы они могли глотнуть воздуха.
Повернувшись, он поспешил вперед, перепрыгивая через кучи обуглившихся обломков. И пинком сбросил в море клубок перепутанного каната и кусок рея, продолжавшего весело гореть, невзирая на дождь. Ливень не давал особо ничего рассмотреть – в точности как давеча дым, – но хоть воздух позволял дышать как следует. Каждый вдох прочищал легкие. А с ними и голову.