Корабль в вечность
Шрифт:
Зои пнула сломанную рейку и подняла Палому.
Глава 29
Мы поспешили прочь из хижины. Зои несла Палому на руках. Наверное, получилось бы быстрее, если бы Дудочник ей помог, но такого предложения даже не прозвучало, ведь Палома вряд ли стерпела бы еще чьи-то прикосновения.
В коридоре Саймон уже поднялся на ноги и прислонился к стене. Из его рта и носа сочилась кровь. Снаружи, где люди Инспектора окружили хижину, двое выпрыгнувших из окна
Приехав вдевятером, мы вдевятером же уезжали, но все изменилось. Зои усадила Палому перед собой, я скакала впереди и каждый раз, оборачиваясь, видела лицо Паломы. Ее левый глаз почти не открывался, правый смотрел как будто в никуда. Понимает ли она, что ее спасли?
Мы проскакали по равнине много миль и, даже когда небо просветлело, не заметили никаких признаков преследования. Солнце выжгло траву до бледно-серого цвета, под ветром степь казалась живым морем с серебристыми волнами.
Ближе к полудню Зои заставила нас остановиться у первого же попавшегося ручья. Солнце немилосердно палило, и некоторые раны Паломы раскрылись, запачкав кровью белую гриву лошади Зои. Я принесла флягу с водой и предложила помочь с промыванием ран, но Зои сделала все сама.
Поначалу я не могла в подробностях разглядеть, что же захватчики сотворили с Паломой. Не только потому, что Зои постоянно закрывала ее собой, но и потому что все тело Паломы представляло собой одну большую рану, покрытую запекшейся кровью.
Когда Зои закончила, ее тряпица густо побурела. Ей пришлось срезать с Паломы одежду — пожженную и окровавленную — и завернуть бедняжку в одеяло. Стоило мне увидеть руки Паломы поверх темной ткани, и к горлу подступила рвота. На месте ногтей осталась лишь кровавая корка. На запястьях пламенели ровные полосы ожогов, похоже, от раскаленной кочерги. Несколько пальцев были сломаны и изгибались под неестественными углами, так что кисти выглядели слепленными скульптором-неумехой или ребенком. Мизинец на левой руке обстругали, вместо пальца торчала острая косточка.
Один глаз заплыл, а вторым она все же посмотрела на меня.
— Я им сказала, — призналась Палома. Я не увидела в ней вины, только усталость. — Теперь они знают, куда плыть. — Она говорила хриплым голосом, сорванным за несколько дней криков под пытками. — Я им все сказала.
— Знаю, — кивнула Зои.
Ничего удивительного. Надави на тело как следует, и боль заговорит сама. Кому-то выпадает шанс умереть и избежать предательства языка, но если мучители достаточно опытны, чтобы не запытать жертву до смерти, нет таких тайн, которые рано или поздно не выйдут наружу. Я смотрела на изувеченные руки Паломы и понимала, что сама бы долго не продержалась.
Зои выкрутила тряпку с такой силой, словно сворачивала шею. Потекла красная вода.
— Я их всех убью, — пообещала Зои. — Всех, кто такое с тобой сотворил.
Палома
— Мне это не нужно. — Она медленно закрыла здоровый глаз, потом снова открыла. — Лучше постарайся их остановить. Уберечь мой дом. Моих сестер.
Зои набрала в грудь воздуха. Жилки на ее шее вздулись, каждый мускул напрягся. Ярость была ветром, с которым она боролась. Больше ничего не сказав, Зои не стала трогать сломанные пальцы Паломы, только склонила голову и по очереди поцеловала воздух над каждым, даже над тем, что отрезали, оставив лишь обломок кости.
«Это тоже победа», — пыталась напомнить я себе, вновь седлая лошадь. Мы нашли Палому и освободили. Но трудно было радоваться, видя раны Паломы и помня мертвецов в хижине и их умерших близнецов. Трудно было радоваться, зная о том, что теперь Далекий край обречен гореть.
Стоило задуматься об этом, и я видела огонь. Положив голову на шею лошади, я постаралась прогнать все мысли и закрыла глаза, но вместо блаженной темноты и покоя погрузилась в жар и рев пламени. Запах горящей плоти. Кипящее море и рассыпающиеся острова.
**
Я пошла к ручью наполнить флягу Зои. Там уже сидел Дудочник. Он привалился спиной к валуну, притянул колени к груди и опустил голову, плача с открытым ртом.
Я замерла, затем намеренно громко зашаркала по камням, глядя на пробку во фляге и давая Дудочнику шанс утереть лицо. Ему ведь станет неловко, если застану его в таком состоянии. Но когда я подняла глаза, то увидела, что он не пошевелился и не стер со щек потеки слез. Дудочник посмотрел на меня.
— С ней все будет хорошо, — сказала я ему.
Не знаю, имела ли я в виду Зои или Палому. Да неважно — мы оба понимали, что мои слова пустые, что ни с Зои, ни с Паломой ничего уже не будет хорошо. Увечья Паломы и грядущее уничтожение Далекого края — это навсегда, этого не исправить.
Я смотрела на Дудочника во все глаза.
— Только сейчас до меня дошло, что я ни разу не видела твоих слез, — сказала я. Ни когда мы вытаскивали из резервуаров тела утонувших детей Нью-Хобарта. Ни после смерти Салли. Ни даже когда он привез растерзанного Ксандера в Нью-Хобарт, чтобы похоронить, и изломанное тело мальчика висело поперек лошади. — У тебя всегда получалось держать лицо. Ты почти убедил меня, что ты... — я заколебалась, подбирая правильно слово, — железный.
— Так и есть, — ответил Дудочник. — Это никакое не притворство. Во мне много такого, что ты боишься увидеть. Я тот, кем меня заставили стать, и делаю то, что должен, в том числе защищая тебя. Может, я и железный, — он без стыда посмотрел на меня. — Но это не значит, что у меня нет чувств.
Казалось неправильным чему-то радоваться, когда Палома с вырванными ногтями лежала в двадцати метрах от меня, а Далекий край был обречен вскоре исчезнуть с лица земли. Но в конце концов именно горечь ситуации заставила меня дорожить этим моментом доверительной откровенности еще сильнее.