Кораблекрушение у острова Надежды
Шрифт:
Казалось, все было ясно. Убил Семена Строганова Василий Чуга. Об этом в одно слово сказали двадцать семь человек, все, кто находился в кабинете купца во время убийства… Василий Чуга остался жить где-то далеко на востоке, близ устья реки Оби. Замешан ли в убийстве Строганова старший приказчик Степан Гурьев? Никто не обвинял его, кроме Макара Шустова, да и тот только намеками. Острый ум Бориса Годунова сразу проник в изнанку дела, и донос Макара Шустова был для него понятен. Все остальные только хвалили старшего приказчика… Но почему он
Годунов вспомнил и сказку Степана Гурьева. «Голова хорошая, — подумал правитель, — гож на большое дело».
Борис Годунов, человек редкого, яркого ума, презирал тупость и скудоумие. Он находил и приближал к себе даровитых людей. По натуре правитель не был жестоким. Правда, он мог, не задумываясь, уничтожить человека, стоявшего на его пути и мешавшего его намерениям, здесь он не знал жалости. Во всех других случаях Борис Годунов всегда готов проявить мягкость и понимание. Его даже обвиняли в излишней снисходительности.
Правителю захотелось увидеть Степана Гурьева и поговорить с ним. Он взглянул на большой чертеж русской земли, лежавший на столе, отыскал на нем острова, упомянутые в допросах. Как далеко они от Москвы! Так вот куда забрались английские купцы. Торговать захотели сами, из первых рук, в убыток царской казне. А деньги сейчас, ох, нужны как никогда. Нет, мы вас, господа аглицкие купцы, на этот остров не пустим. Далее Архангельска вам хода нет. Правитель представил себе Степана Гурьева, схватившего купцов за торговлю соболями. Все это не просто. А ежели подумать, прав был Гурьев: англичане — расхитители царской казны.
— Андрей Яковлевич, — сказал правитель, — пусть приведут ко мне Степана Гурьева, строгановского приказчика, помнишь?
— Как не помнить, Борис Федорович. Сейчас приведут. — Дьяк Андрей Щелкалов встал, положил перо на стол, свернул бумагу.
Оставшись один, Годунов снова стал рассматривать карту. Он нашел крепостицу на Иртыше, обозначенную новым словом «Тобольск». Дальше он повел пальцем на реку Енисей, потом на реку Пясину…
— Борис Федорович!
В горницу вошел большой дьяк Андрей Щелкалов.
— Степашка Гурьев здесь, у дверей.
— Какие на нем вины? Строгановых варнишных людей не жесточил ли?
— Воровства на нем нет, и тесноты от него варнишным людям не было. Купец Семен Строганов по своему изволу дела вершил. В темнице людей гноил по три, четыре года и больше.
Борис Годунов вздохнул и провел рукой по лбу.
— Зови.
Степан Гурьев вошел прямо, не угодливо. Остановился близ порога, поклонился правителю. Окинул спокойно взглядом горницу, низкий крестовый свод и стрельчатые окна. Это был малый кабинет, где правитель занимался тем, что требовало уединения.
Здесь он назначал тайные встречи, о которых никто не должен знать.
Широкий письменный стол загораживал правителя от неожиданного нападения врага, а низкая, едва заметная дверь за его спиной давала
Внимание Степана Гурьева привлек парусный корабль, висевший на шелковых нитках, напомнивший ему службу у Карстена Роде, и высокие часы в виде крепостной башни у задней стены.
Левая сторона тяжелого стола была завалена толстыми рукописными и печатными книгами вперемешку с чертежами и рисунками. Справа лежали циркули, линейки, медный круг, разбитый на градусы, мореходные карты, круглый компас. В открытом деревянном ящике виднелась латунная астролябия.
На стене красовался большой чертеж Варяжского моря с обозначением ганзейских, датских и шведских городов.
Удивил Степана огромный, до потолка, глобус, раскрашенный в разные краски. Такого не было и у Строгановых.
Кроме изразцовой печи с зелеными птицами, в кабинете сложен кирпичный камин.
— Вот ты каков! Ну, подойди ближе, — нарушил молчание правитель.
Степан Гурьев подошел. Борис Годунов долго разглядывал морехода.
— Ты старший приказчик Строгановых?
— Был старшим приказчиком.
— Приказчик Строгановых должен быть умным человеком. Сколько ты получал жалованья?
— Двести рублев, великий боярин.
— У меня не всякий дьяк в приказах в двухсот рублях ходит.
Степан Гурьев промолчал.
— Ты самоуправство учинил, аглицких купцов и всю покруту с промысла вывез… Мешали они тебе?
Гурьев проглотил слюну, задержался с ответом.
— Говори всю правду, — строго сказал Годунов.
— Если правду — они моему промыслу не мешали. Одно — убили мою жену. Гнев меня обуял, вот и велел я…
— Твоему промыслу не мешали, ладно. Ну, а хозяевам твоим, Строгановым?
— Ежели иноземные купцы станут сами меха скупать, тут не только Строгановым, а и всему русскому государству поруха. Весь соболь мимо царской казны пойдет.
— Добро, — кивнул Годунов, — правильно говоришь.
— А ежели в рассуждение взять, что ясачного соболя все больше идет… Сибирь-то ширится.
— Дело говоришь. — Годунову не надо было растолковывать, он понимал сразу. — Я тебя о доходах Строгановых спрашивать не хочу, все равно правду не скажешь. А вот ответь: зачем не схватил убийцу… — он посмотрел в списки, — Ваську Чугу?
— Почел ненужным.
— Но он убийца!
— Мало ли лихих людей знает Сибирь. Строганова не воскресишь. Васька не прощен, все знают, что он самосильно остался на Усть-Оби. Спасаясь от царского гнева, он обрек себя на тяжелое наказание — всю жизнь прожить среди чужих людей!
Борис Годунов долго постукивал по столу пальцами в тяжелых перстнях.
— Пожалуй, ты прав… Быть по сему. Пусть живет на Оби Васька Чуга, разыскивать не будем. А вернется — тогда все припомним. Скажи-ка, Степан Гурьев, ты ведь сибирские дела хорошо знаешь: можно ли в государеву казну больше соболиного ясака собирать, чем ныне собираем?