Корабли и люди
Шрифт:
В Петропавловске функционировало АКО (Акционерное Камчатское общество), в котором пятьдесят один процент акций принадлежал Советскому Союзу, а сорок девять – США. АКО отлично обеспечивало снабжение Камчатки всеми видами товаров и продуктов. Продавались они по более низким ценам, чем на всей территории СССР. Промышленных предприятий в городе не было.
Экипаж шхуны состоял из тридцати двух старшин и краснофлотцев и нескольких командиров. Кроме капитана Симона и меня, из командиров было несколько примечательных личностей. Штурман Алексеев, молодой человек, окончивший Владивостокское мореходное училище, поражал своей выправкой, морскими качествами и знаниями. Он ни в чём не уступал нам, выходцам из лучшей морской школы России. А механик
Был на шхуне и комиссар – Фёдор Иванович Личанов, вполне достойный и деловой человек, был и лекарский помощник Шлюгдинов, и боцман Иогансон, швед, из торговых моряков, говорящий с сильным скандинавским акцентом: «Тофарис комантир! Какой сыпь на море! Пойтёмте шайку шаркать» (на нашем жаргоне мы говорили «шаргать чай»).
Вскоре в Петропавловск пришёл пограничный корабль «Боровский», переданный в погранохрану из флота. Как-то, возвращаясь с моря, мы при отдаче якоря своей якорь-цепью переложили якорь-цепь «Воровского». Снимаясь с якоря, «Боровский» своим якорем поднял наш. Потёмкин, командир, в мегафон кричал на всю Авачинскую губу: «Вот козявка, пересыпала своей якорь-цепью весь Тихий океан!»
Торговые суда в Петропавловск заходили редко – только для завоза снабжения местному населению. Японские же браконьеры, солидно обосновавшись в наших водах, по существу, хозяйничали в них. С нашим ходом и вооружением мы для них представляли лишь символическую угрозу. Задержать нам никого не удалось.
Японские рыболовные шхуны заходили в наши территориальные воды, как хотели, становились на якорь и, имея на борту четыре – шесть человек и незавидную снасть – тонкий крепкий шнур, свинцовый груз, большой острый рыболовный крючок с подвязанным куском красного флагдуха – на тресковых банках блеснили треску и палтуса, поминутно вытаскивая из воды десятикилограммовых рыбин, и бросали их в трюм шхуны, наполненный рассолом. За четыре-пять дней трюм до отказа заполнялся рыбой.
Дело сделано, шхуна снималась с якоря и шла восвояси. Однажды во время погони за такой шхуной наши кочегары перестарались и сожгли топки котла. Пришлось возвращаться в Петропавловск под парусами. Но возможности отремонтировать котёл не оказалось. Мы стояли в гавани и бездельничали. Командир от «ничегонеделания» запил и не являлся на корабль. Наконец начальство его отстранило от командования, арестовав при каюте, а в командование кораблём приказало вступить мне.
Я, конечно, не замедлил проявить свою прыть и старание. Решил заняться боевой подготовкой, а основой её в погранохране считалась стрелковая тренировка из личного оружия. Так как ни тира, ни стрелкового поля в Петропавловске не было, я решил из осторожности пойти в отдалённую от пирса Тарьинскую бухту в тринадцати милях от Авачинской губы. Под парусами мы отошли от стенки и благополучно пришли в Тарью. Бухта была протяжением около мили, шириной метров двести. Зашёл я в неё удачно и стал посредине на якорь.
К вечеру ветер совсем скис. Заштилело. Мне не терпится. Приказал спустить две шлюпки, усадил команду, захватил винтовки и патроны, под вёслами подгребли к берегу. Берег зарос невысокой прибрежной травой, в воздухе вились тучи комаров. Установили мишени.
Я первый взял винтовку и хотел её пристрелять: стрелял я отлично. Прицелился, а на пусковой крючок нажать не смог. Лицо, шея и кисти рук почернели от облепивших меня комаров. Мои подчинённые спрятали шеи и лица под рабочие рубахи и не шевелятся. Я скомандовал: «По шлюпкам!» – и мы, подхватив оружие, мишени и боеприпасы, бросились в шлюпки и, как на шлюпочных гонках, погребли к кораблю. И что же вы думаете, мы избавились от комаров?! Ничего подобного! Тучи комаров летели за нами. Поднялись на палубу, а комары вьются над кораблём. Машины неисправны, ветра нет, корабль двигаться не может.
Бедный арестованный командир прислал вестового с просьбой
Команда не спала всю ночь. Прыгают матросы на палубе и матерятся на чём свет стоит: «Какой идиот затащил нас в эту комариную дыру?!» У меня каюта была на ходовом мостике, я всё слышу, но возразить не могу: совесть не позволяет. Закрыл двери, задраил иллюминаторы, лёг на койку и закрылся с головой простынёй. И всё же отдельные особенно кровожадные экземпляры добирались до моей особы и пребольно кололи.
Что это были за комары! Я таких никогда не видывал: длиной сантиметра полтора, хобот способен просверлить голенище сапога. В каюте у меня лежали навигационные карты штук двести, и комары набились в них. Их-то я и привёз во Владивосток и страдал от них ещё месяца два.
Рано утром потянул береговой бриз. Мы снялись с якоря, поставили паруса и вернулись к своему причалу. О каком-либо ремонте котла в Петропавловске нечего было и думать. Я запросил разрешения следовать во Владивосток под парусами. После долгих колебаний начальства, которое, к слову сказать, было сухопутное, такое разрешение было дано. За семнадцать суток при благоприятной погоде, преодолев расстояние в тысячу двести миль, шхуна вошла в бухту Золотой Рог и ошвартовалась у своего причала.
А глубокой осенью 1929 года я был переведён в Хабаровск, в речную пограничную базу на должность командира пограничного корабля «Красин». Фактически, всю кампанию 1930 года я выполнял обязанности командира речной базы.
Одесская морпогранбаза
В августе 1930 года мой сын Володя заболел туберкулёзным кокситом, и по моей просьбе меня перевели с Дальнего Востока в Одесскую окружную морпогранбазу, сформированную только в 1927–1928 годах, на должность командира погранкатера ПК-108, довольно быстроходного, развивавшего скорость до 20 уз.
В должностях командира различных пограничных катеров я и проплавал кампании 1931–1932 годов на Чёрном море в районе Одессы, Очакова, Тендровского залива, Скадовска, Ак-Мечети и устья Днестра. Служба на пограничных катерах водоизмещением в 30 тонн была напряжённой и трудной. Были штормовые походы, были задержания нарушителей границ. Среди них оказывались раскулаченные богатые крестьяне, пытавшиеся бежать в Румынию и Болгарию на рыбацких лодках.
В Одесской морпогранбазе у меня сложились очень хорошие отношения с моими сослуживцами – и с командирами катеров, и с подчинёнными. Я счастлив был служить с Николаем Евгеньевичем Мигачёвым, командиром базы, а впоследствии начальником морского отдела пограничной охраны, как и с механиком катера Иваном Петровичем Ковалёвым, командирами катеров Бурским, Яковлевым, моим добрым другом Александром Ивановичем Пейтманом, авторитетным командиром Иваном Андреевичем Сидляром – людьми достойными, отличными моряками и блестящими специалистами морской пограничной службы.
В августе 1932 года Одесская морпогранбаза организовала учебно-экскурсионный поход до Днепровской гидроэлектростанции. В походе участвовали два погранкатера ПК-108 и ПК-105. Я был командиром первого и возглавлял поход. Командиром второго был Семён Михайлович Чабанов. Помимо идентичного с Будённым имени-отчества, он обладал и аналогичными усами, на чём, собственно, сходство с Будённым и ограничивалось.
Вышли мы из Одессы во второй половине дня. Первую остановку сделали в Олешках-на-Днепре. Перед наступлением темноты Семён Михайлович приходит ко мне и просит разрешения отлучиться с катера до утра. И говорит на украинском диалекте: «Бачте, в мине тут кума живе, я ее десь рокiв п’ят не бачив». – «Хорошо, идите», – ответили. Утром подъём флага, восемь часов, Чабанова нет. Пришёл он только к обеду, к двенадцати часам. Я поморщился, но ничего не сказал.