Корабли идут в Берлин
Шрифт:
Лейтенант прекрасно знал команду, знал, кто чего стоит. Почти все уже побывали в боях, народ закаленный. А кто пороху еще не нюхал — таких немного, — будут равняться на ветеранов. Лейтенант был уверен, команда не подведет. Но сейчас, возвращаясь на корабль и собираясь объявить о полученном приказе, он в мыслях вновь проверял каждого.
Насыров… О нем подумалось прежде всего. Парторг, правая рука. Один из самых умелых во всей бригаде артиллеристов, командир расчета орудийной башни. Уважают Насырова в экипаже и любят. Любят за желание помочь, если у кого что не ладится, за то, что с ним легко говорить, даже о самом сокровенном. А уважают за то, что послужил и повоевал Набиулла, пожалуй, побольше, чем любой на «девяносто втором». Флотскую форму носит с тридцать шестого года. В первые же дни войны
Мысли командира неожиданно переметнулись на Альку. С самого опытного моряка — на самого зеленого. Как быть с пацаном? Пулемет, правда, освоил. Но ведь еще и пятнадцати нет. И на берег не прогонишь…
Об Альке — юнге Олеге Ольховском — Чернозубов думал с особо теплым чувством. Заправский катерник из парнишки получится. Алька появился на катере, когда еще корабли были на Волге. А узнал о нем Чернозубов и того раньше. Когда после досрочного, по военному времени, окончания училища получил назначение на «девяносто второй», к нему стал часто наведываться механик отряда старший лейтенант Ольховский, чтобы на первых порах помогать молодому командиру. Они быстро подружились, хотя Петр Ефимович Ольховский был старше Чернозубова чуть не вдвое — настоящий, как говорится, просоленный моряк. Немало лет провел в плаваньях на торговых судах, служил на знаменитом ледоколе «Красин», ходил в Арктику, участвовал в спасении экипажа дирижабля «Италия». Хотя и немногословен был Петр Ефимович и не охоч рассказывать о своих плаваньях, но в свободную минуту под настроение мог и разговориться. При этом часто вспоминал своего сынишку Альку, который, бывало, как только отец возвращался из рейса домой, в Ленинград, набрасывался на него с расспросами.
Чернозубов знал, что Ольховский в первые же дни войны был призван на флот и вскоре потерял связь с семьей. Очень беспокоился, не погибли ли от обстрела или бомбежки в осажденном городе. И как счастлив был, когда получил письмо от жены! Оказывается, ей с сыном и маленькой дочуркой удалось эвакуироваться, поселились неподалеку от Костромы. Жена и сын писали, что тоже очень беспокоились о нем, думали, что погиб. Но однажды Альке на глаза попалась газета со статьей о моряках. Среди отличившихся в бою был назван и отец. Алька ликовал и тут же заявил матери: «Уеду на фронт, к папе! Не держи меня, я уже взрослый!» Жена с тревогой сообщала, что никак не может отговорить Альку, боится, что удерет. Петр Ефимович сразу же написал сыну, что для фронта он еще мал, пусть учится, помогает матери.
Летом сорок третьего, когда дивизион находился еще на Волге, к Чернозубову на причале однажды подошел мальчишка на вид лет тринадцати-четырнадцати и, козырнув по всей форме, спросил:
— Товарищ гвардии лейтенант! Не знаете ли, где найти гвардии старшего лейтенанта Ольховского?
— Зачем он тебе? — удивился Чернозубов.
— Это мой отец…
— Так ты Алька?
— А вы меня знаете?
— А как ты сюда попал?
Алька сбивчиво рассказал, что ему давно не терпелось стать моряком, как отец, воевать с фашистами на боевом корабле… И вот наконец он здесь, на Волге, где стоит флотилия…
Когда Чернозубов привел сына к Ольховскому, тот и обрадовался и рассердился. Но что делать? Отправить парня обратно — он, чего доброго, поедет устраиваться куда-нибудь на море…
Петр Ефимович отправился к командующему флотилией с просьбой зачислить сына юнгой на бронекатер № 92, к своему другу лейтенанту Чернозубову. Разрешение было получено, и Алька стал военным моряком. Да не просто моряком — на новенькой, только что полученной бескозырке его развевались черно-оранжевые гвардейские
Нечего и говорить, с каким рвением взялся парень за матросскую науку! Больше всего захотелось ему стать пулеметчиком. Ведь пулеметчик — на самом виду. Его броневая башенка имеет полный круговой обстрел, чего лишены на катере даже башенные орудия, пулеметчик ведет огонь самостоятельно, кроме него на катере никто не отражает атак фашистских самолетов. А какие пулеметы! Два спаренных ДШК, калибр двенадцать с половиной, стреляют и бронебойными, и зажигательными, даже по танкам можно бить!
На «девяносто втором» у юнги сразу нашлось много добрых наставников. Особенное внимание к парню проявлял Насыров. Научился Алька и с пулеметами управляться, овладел и мастерством сигнальщика. А как был горд, когда ему разрешили стать к штурвалу и самостоятельно повести корабль!
Завтра поход… Ждать ли на корабль Петра Ефимовича? Как механик отряда он может пойти на любом бронекатере. Но, вероятно, предпочтет «девяносто второй», как делал уже не раз. Все-таки хочется поближе к сыну быть в бою. А бой предстоит серьезный…
12 июня все корабли первой бригады, в течение двух месяцев действовавшей на Припяти, начали переход на Березину и через два дня сосредоточились там. Стояли в ожидании. На фронте все еще продолжалось затишье.
В Белоруссии фронт представлял собою гигантскую, далеко выдающуюся на восток дугу, южный конец которой упирался в Припять. Гитлеровцы старательно укрепляли свои позиции по всей этой дуге. Минные поля, проволочные заграждения, противотанковые препятствия, хорошо организованная система огня, многочисленных дотов и дзотов, казалось, позволяли гитлеровцам надеяться на неприступность своих рубежей. Местность также благоприятствовала обороне. Противник наверняка предугадывал, что Припять и Березина с их притоками будут иметь особо важное значение, знал о возрожденной Днепровской флотилии, которая доставила ему немало неприятностей в сорок первом году. И хотя доля флотилии в общей массе наших сил, сосредоточенных на фронте, была не так уж велика, противник, конечно, постарается сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать действиям кораблей: взорвет мосты, заминирует воды, уничтожит указатели путевой обстановки, подготовит огонь по фарватерам…
Наступление четырех наших фронтов, вошедшее в в историю под именем операции «Багратион», началось 23 июня — через три года после начала войны. В сорок первом в такие же июньские дни механизированные орды фашистов ломились в глубь белорусской земли. Теперь пришел час возмездия.
Днепровская флотилия должна была содействовать войскам 1-го Белорусского фронта в наступлении вдоль Березины — на Бобруйск, вдоль Припяти — на Пинск и далее на Брест, к границе. Реки, по которым в сорок первом флотилии пришлось отходить, теперь стали дорогами наступления. Кораблям предстояло поддерживать артиллерийским огнем продвижение передовых частей, переправлять войска через реки, высаживать десанты…
Первая бригада располагала на Березине тринадцатью бронекатерами, десятью катерами-тральщиками, двенадцатью сторожевыми катерами и двенадцатью полуглиссерами. Восемь дней, прошедшие с момента прибытия бригады на Березину до начала наступления, были весьма напряженными. Проверялось оружие, механизмы, готовился личный состав. Партийные и комсомольские организаторы, активисты беседовали с каждым матросом, помогали людям подготовить к боевым действиям не только руки, но и сердца. Многие из днепровцев в эти дни подавали заявления о вступлении в партию: «Если придется погибнуть — считайте меня коммунистом».
Перед войсками, наступавшими вдоль Березины, стояла задача овладеть Бобруйском. Но сначала необходимо было преодолеть сопротивление крупных сил противника в сильно укрепленных оборонительных районах Здудичи и Паричи.
Дивизии одного из стрелковых корпусов с первого дня наступления были нацелены на Здудичи. Наступающих поддерживала артиллерия, в том числе корабельная. Но противник вводил в бой все больше танков и самоходных орудий. Стрелковые части несли большие потери и к исходу второго дня наступления вынуждены были остановиться. Тогда командир бригады капитан 2 ранга Лялько обратился к армейскому командованию с предложением прорваться по реке и высадить десант в Здудичах.