Корабли Мериора
Шрифт:
Объятый безудержным весельем, Дакар тоже повалился на колени. Отирая рукавом катившиеся слезы, он зажмурился и не заметил, как начальник караула вдруг перестал смеяться. Солдаты тоже вмиг умолкли и встали навытяжку. С внутренней стороны к воротам подкатила черная карета, запряженная четверкой ладных лошадей. В свете факелов блеснули золотые львы на дверцах.
Караульные замерли. Неожиданный затор на пути не сулил им ничего хорошего. Конюшенные спрыгнули вниз и схватили под уздцы переднюю пару лошадей. Мальчишки были либо близнецами, либо просто очень похожими друг на друга. Одинаковым был и их наряд: черные бархатные ливреи и белые чулки. Вслед за конюшенными с козел спустился
— Это твоя телега перегородила дорогу? — холодно спросил дворецкий.
Коптящее пламя факелов плясало на золотой косице его парика и гербе господина, которому он служил.
Возница вторично потерял дар речи и лишь ткнул оцарапанным пальцем в сторону мерина. Тот, взбрыкивая мосластыми ногами и отчаянно фыркая, наконец-таки сумел подняться.
Из кареты послышался женский голос. Дворецкий почтительно кивнул, затем вновь повернул к вознице шею, стянутую крахмальным воротником с перламутровыми пуговицами.
— Насколько мне известно, ты вез важный груз — доски с лепными украшениями, изображающими атрибуты власти господина мэра. Это был личный заказ его супруги. Вместо этого я вижу одни щепки. Ты что, первый раз въезжаешь в эти ворота? Как тебя угораздило застрять и угробить столь ценную работу?
Возница подтянул сползавшие штаны. По его вискам струился пот.
— Я? Даркарон мне свидетель, во всем виновата вон та кляча!
Волшебное Копытце равнодушно выпятил нижнюю губу и по-собачьи мотнул головой, потрясая поводьями и стременами. Дворецкий недоверчиво поморщился.
— Сомневаюсь, что этот мешок с костями способен пройти несколько шагов и не растянуться.
— Я готов под клятвой подтвердить свои слова.
— Чья лошадь?
Дворецкий обвел глазами собравшихся, ненадолго задержался на пони и двух окоченевших путниках и, как того следовало ожидать, переместился к Дакару. Безумный Пророк тяжело сопел, счищая с плаща грязь.
— Так это ты — владелец лошади? Дакар понял, что шутки кончились.
— Я только что решил передать ее городской богадельне.
Дверцы кареты открылись и быстро захлопнулись. Дворецкий отступил, пропуская чиновника в мантии. Он двигался короткими шажками, словно бойцовый петух, распушивший оперение и приготовившийся к схватке. Почти вплотную подойдя к Дакару, он с нескрываемым презрением взглянул на толстого неопрятного человека в грязном плаще.
— Тебя закуют в цепи и препроводят в тюрьму, где ты останешься до завтра. Завтра твое дело будет решаться в городском суде Джелота согласно нормам правосудия, установленным господином мэром.
Чиновник повернулся к собравшимся.
— Подыщите какое-нибудь место для этой лошади. Ее дальнейшую участь также решит суд. Нельзя оставить ее без присмотра, иначе жди новых бед.
Последний, к кому он обратился, был возница. В голосе чиновника не слышалось ни нотки сочувствия к пострадавшему.
— Караульные помогут тебе убрать обломки. Если ты намерен добиваться возмещения убытков, тебе тоже нужно завтра явиться в суд и подать прошение.
Солдаты окружили Безумного Пророка, дабы отвести его в тюрьму. Дворецкий вернулся на козлы, чиновник из свиты мэра сел в карету, и она покатила дальше, сверкая позолоченными ободьями колес. Халирон поднес руки к слезящимся глазам. Мех рукавиц приглушил его стон:
— Эт милосердный, я так и знал! Нам ни в коем случае нельзя было заворачивать в Джелот.
Его светлость лорд-мэр Джелота не любил вставать рано, поэтому
Первым в судейскую палату привели Дакара. Кандалы, в которые его заковали, больно стягивали запястья и лодыжки, мешая давить докучливых блох. Здесь ему пришлось дожидаться, пока приведут остальных обвиняемых — двоих мужчин и женщину. Женщину арестовали за скандал, учиненный в лавке. Один из мужчин попался на воровстве, второму предстояло ответить за жестокое убийство.
Всю ночь Дакар не сомкнул глаз. В камере было холодно. Десятками иголок впивались голодные блохи. Он ругал себя за нерадивость в обучении магии. Он еще мог силой заклинания открыть какой-нибудь нехитрый латунный запор, что нередко и делал, когда приходилось спешно уносить ноги из спален уступчивых женушек, чьи мужья вдруг возвращались домой раньше срока. Но кандалы и засовы в джелотской тюрьме были сделаны не из латуни, а из прочного железа. Теперь, лежа на холодном и сыром соломенном тюфяке, Дакар скрежетал зубами, проклиная свою извечную привычку все откладывать на потом. За несколько веков своего ученичества он так и не освоил урок по превращению железа в ржавую труху.
Погром, учиненный Волшебным Копытцем, нанес ущерб не кому-то, а самому правителю города. Дакару это грозило отнюдь не шуточными последствиями.
Судейскую палату освещала единственная свеча. Подиум, предназначенный для лорда-мэра и судейских, грозно нависал над скамьей подсудимых. Мраморный подиум украшала затейливая резьба. Он покоился на желобчатых опорах и руках горбатых кариатид. У всех кариатид были страдальческие позы, будто их вытащили из самых жутких и мрачных ям Ситэра и заставили служить джелотскому правосудию. Пахло воском, пергаментом и сухими лимонными корками. К ним примешивался терпкий запах шандианских пряностей. Только так можно было заглушить зловоние, исходящее от обвиняемых. Мало того что не все они могли похвастаться телесной чистотой; соломенные матрасы в их камерах насквозь пропитались крысиной мочой. За скамьей подсудимых, у стены, располагались дощатые скамейки для публики. Там, опрятно одетые и в начищенных сапогах, сидели истцы, а также жены, родственники и наиболее преданные друзья обвиняемых. Все пребывали в тягостном, напряженном молчании. Приходили и просто любопытные, но те старались не привлекать к себе внимания. Словоохотливый надзиратель рассказал Дакару, как однажды в судейской палате осмелился заночевать какой-то бродяга. Наутро его обнаружили, тут же судили, признали виновным в оскорблении правосудия и вынесли приговор: отрубить все пальцы на руках.
Тюремщик поведал ему, что отсечение головы считается у них милосердным приговором. К числу суровых относились четвертование, а также колесование с последующим сожжением заживо. Дакар топтался на месте, чтобы хоть как-то ослабить хватку кандалов. Ему было особенно тяжело. Страдало не только тело; развитая магическая восприимчивость наполняла сознание картинами чужой боли и кровавых страданий.
Погруженный в свои беды, Дакар не очень-то разглядывал сидевших на скамьях для публики. Владельца развороченной телеги он заметил: тот и сейчас был зол. На своих недавних попутчиков Безумный Пророк почему-то не обратил внимания.