Корабли надежды
Шрифт:
— Как не видеть! Это же ваш приятель Манопуло на «Панагии Дука». У него у одного синие паруса стоят.
— Да, ты прав. Теперь и я вижу. У тебя глаза, как у ястреба, острые. Не тянет в море?
— Как не тянуть, тянет! Ночами снится, что на шканцах {15} стою, а проснусь — тоска от этой береговой жизни. Да и рука…
— Ладно, ладно, ты только не расстраивайся. И на берегу жить можно. Лучше пойди посмотри, рыба небось горит. Манопуло придет, чем угощать будешь?
— Ах ты, господи, и впрямь горит! — Фотиади кинулся к очагу.
— Накрой стол на двоих
Собеседник Фотиади направился к причалу, куда должна была подойти лодка с пришедшей бригантины.
В Севастополе хорошо знали лейтенанта Захара Векова, любили его за прямой характер, веселый нрав. Среди холостой публики он выделялся остроумием, философическими рассуждениями. Его редко называли по чину или по имени и отчеству: для большинства его знакомых он был просто Захар. Он числился флаг-офицером в штабе командующего флотом вице-адмирала Ушакова.
Федор Федорович Ушаков знал Векова еще по Измаилу. Веков там отличился при высадке десанта с флотилии Дерибаса {16} . Решительные действия десанта способствовали успеху штурма. По представлению Суворова Захар получил тогда чин мичмана, а вскоре был награжден и орденом Владимира 4-й степени, незадолго до того учрежденным. Позже, перейдя по рекомендации Дерибаса на службу к Ушакову, он за отличия в сражении при Калиакрии получил чин лейтенанта и орден Георгия 4-й степени. Хорошего роста, атлетически сложенный, с живыми карими глазами и буйной шевелюрой, Захар обладал к тому же довольно сильным баритоном. От него веяло какой-то внутренней уверенностью, свойственной обычно сильным и добрым людям. Обладая природным обаянием и феноменальной памятью, он быстро сходился с самыми различными людьми. Захар свободно владел турецким, греческим, английским и французским языками, не считая русского и болгарского.
Все эти качества делали Захара незаменимым военным агентом, каким он в действительности и являлся. Векова часто видели не только у Фотиади, но и в других кабачках Севастополя, где он с почтением встречался с разноязыкой морской публикой и охотно помогал своим друзьям-шкиперам, оказавшимся временно «на мели», некоторой толикой денег и, что особенно для них было важно, протекцией для получения места на каком-либо торговом судне, отправлявшемся в румелийские или турецкие порты. У Захара всюду были друзья. С их помощью он доставлял Ушакову важные и достоверные сведения. Этот род деятельности, скрытый от широкой публики, постепенно создал Захару серьезный авторитет у командующего Черноморским флотом. Ушаков доверял ему и любил Векова, как сына.
Сегодня у Захара тоже должна была состояться встреча с одним из его помощников — капитаном торгового судна, бывшим мичманом российского флота Дмитрием Манопуло, которого он месяц назад послал в Архипелаг и к острову Кандия {17} для наблюдения за возможным появлением французского флота в восточной части Средиземного моря. Дело в том, что отовсюду уже с мая месяца приходили вести о снаряжавшемся в Марселе и Тулоне огромном флоте и о прибывающих туда десантных войсках французов. Совсем недавно ему сообщили, что Наполеон взял остров Мальту.
Из причалившей лодки бодро выпрыгнул небольшого роста,
— Смотри не сломай мне пальцы! — шутя воскликнул Захар.
— Вам, Захар Федорович, не только я, но и медведь пальцы не поломает.
Манопуло давно и близко знал Векова. Ему нравился его негласны» начальник.
— Хорошо, что ты вовремя вернулся и, как я погляжу, в добром здравии. Нам предстоит сейчас беспокойная жизнь.
— Так вы, Захар Федорович, уже знаете?
— Что я должен знать?
— А то, что Бонапарт пошел в Египет!
— И англичане ему не помешали?
— Адмирал Нельсон гонялся за Бонапартом по всему Средиземному морю, а тот себе, не торопясь, высадился в Александрии, разбил мамлюков {18} и сейчас уже половину Египта занял, наверное.
— Молодец, Манопуло, что не задержался с такими важными новостями. На днях командующий из крейсерского похода возвратится. Ему эти известия будут весьма интересны. А сейчас быстро оформляй бумаги у карантинного начальника. Больных у тебя нет?
— А кому болеть? Мы все просолены, прокопчены, к нам холера не пристанет. Она и в Стамбуле пошла на убыль.
— Все это хорошо. Но ты поторапливайся. Скоро адмиральский час, и начальника карантина до вечера не сыщешь. Потом возвращайся к Фотиади, там и поговорим.
Спустя час, покончив с формальностями и отправив бригантину на разгрузку, Манопуло сидел напротив Векова в задней комнате у Фотиади и, утолив голод, рассказывал о своем плавании в Архипелаге.
— Скажу вам, Захар Федорович, что турки к нам очень переменились. В Стамбуле был я у своего земляка, он, вы знаете, драгоманом {19} у великого визиря Юсуфа Зия-бея служит. Так он мне говорил, что, если Порта не пойдет на союз с Россией, ее растащат по частям либо французы с разными пашами, либо англичане с австрийцами.
— Это твой земляк так считает или это визирь говорит?
— Так думает султан, а великий визирь против. На союз с нами он идти не хочет. Селим задался целью переделать Порту на европейский образец и многое уже сделал. Но Юсуф-бей считает, что в своих замыслах султан смелее, чем на деле. Он бросается из крайности в крайность, а Блистательная Порта все больше теряет свою силу. Султана опутали сетью английские, французские, австрийские, да и свои собственные османские шпионы. За ним следят и свои и чужие, и каждый надеется урвать для себя что-нибудь от империи. Казни пойманных шпионов дела не меняют. Поэтому Селим никому не верит, никого, кроме своего дяди великого муфтия {20} , не слушает и пытается все делать сам. Ошибается, а винит в этом других. Голову там потерять — пара пустяков. Каждый день перед дворцом на копьях выставляют то одну, то другую.