Корабли Санди
Шрифт:
– Вот именно, когда мы с Викой состаримся и нам не будет хватать пенсии. Вот кстати придется возвращенный долг.- Отец сухо рассмеялся и ушел в спальню.
Мы втроем еще долго обсуждали, как лучше устроить Ату. Она заверила меня, что не бросит школу. Ей еще оставалось учиться два года.
Утром мама отвезла Ату к Ермаку, и они вдвоем навели там порядок.
Ермак аж ахнул, когда пришел с завода. Но еще много дней спустя мама покупала то одну вещь, то другую и украшала и прибирала их комнату. И водила Ату на осмотр к Екатерине Давыдовне. Та сказала, что с
Пусто, очень пусто стало у нас без Аты. Только теперь мы поняли, чем стала для нас эта шумливая, неспокойная девочка.
Зато Ермак радовался. Видно, очень он был дома одинок. А теперь у него был самый близкий человек - сестра! И какая сестра! Умница, великодушная, добрая!
А недели две спустя я убедился, как была права Ата. Я сидел у них, хотя давно было пора идти домой. "Когда рано вставать, то в десять вечера надо быть дома",- это говорил мой отец. А было уже одиннадцать, и я все не мог заставить себя встать и уйти.
О чем только мы не говорили в тот вечер! А потом разговор зашел о будущем.
– Странно, ты мне брат, а я до сих пор не знаю, кем ты решил быть? сказала Ата Ермаку.- Вот у Санди все ясно!
– Что - ясно?
– почему-то обиделся я.
– Твоя жизнь навсегда связана с кораблями: будешь ли ты строить их или плавать на них. Либо инженер-кораблестроитель, либо ученый-океанолог. Может, даже моряк. Но от кораблей ты не уйдешь, ведь так?
– Ну, так!
– буркнул я сердито.
– Я же знаю. А кем будет мой единственный брат, я не знаю. Кем же ты будешь, Ермак?
– А ты? Ты ведь тоже ни разу не говорила мне, кем будешь?
– извернулся Ермак.- Сначала скажи ты.
– Я? Ладно...- Ата задумалась и погрустнела.- У меня ведь другое дело.
– Почему - другое?
– разом спросили мы, не поняв.
Ата долго смотрела на нас широко раскрытыми близорукими глазами.
– Потому что я хотела бы стать, как Екатерина Давыдовна,- врачом по глазным болезням. Хирургом. Возвращать людям зрение. Понимаете? Но мне это недоступно. Я... недостаточно хорошо вижу, чтобы делать операции. Может, я еще... снова...
Она подавленно замолчала. Вот чего она боялась!
– Ты не ослепнешь, Ата!
– произнес я растерянно.- Екатерина Давыдовна говорила маме, что у тебя все пока в порядке. (И зачем я ввернул это проклятое "пока"?!)
Ата чуть отвернулась. Потом встала со стула и пересела на подоконник. Там она сидела в тени.
– Может, пока и не ослепну. А после могу ослепнуть. Мне надо всего бояться... Вечно оберегаться от всего - от ветра, простуды, физического напряжения, усталости, даже жары. Не вступать ни в какие конфликты. Значит, если я встречу гнусную ложь - промолчать? А я не вытерплю. Не захочу я жить полтораста лет такой ценой. Я не понимаю, как все на вашем заводе несколько тысяч человек - терпят, что у них заместителем главного инженера работает подлец. Ведь все знают, что он подлец? Почему они все его терпят? Я бы на каждом собрании твердила и твердила, пока бы стало неловко его держать на этом посту. Почему его не исключат из партии? Он же эгоист! .
–
– Его уважают рабочие, этого Родиона Баблака?
– Нет, не любят и не уважают,- сказал я твердо.
– Почему же они не потребуют, чтобы им поставили такого инженера, которого они могли бы уважать?
– Еще снимут, подожди,- неохотно сказал Ермак.
– А я бы не могла так долго ждать. Я бы вступила в борьбу, даже зная, что я могу из-за этого ослепнуть.
– Не один Родион такой, есть и еще. Ты бы со всеми и боролась? недоверчиво возразил я.
Ата фыркнула, как рассерженная кошка.
– Тебе можно стать учительницей,- миролюбиво подсказал Ермак.
– Мне совсем не нравится эта профессия.
– Но почему?
– Нет склонности, призвания. А разве можно делать дело, которое не любишь?
– Куда же ты думаешь идти после десятилетки?
И тогда Ата нас удивила. Так удивила, что больше некуда. Она насмешливо посмотрела на Ермака и сказала с каким-то даже вызывом, торжеством:
– Я иду на юридический. Мы уставились на нее.
– Я буду прокурором!
– не без злорадства заявила Ата. Щеки ее разгорелись, глаза блестели, она даже встала,
подняв руки, будто уже обличала всякую дрянь в нашем обществе.
– Если Родиона Баблака до тех пор еще не осудят, то я потребую суда над ним! Подожди, не спорь, Ермак. Ты скажешь: это неподсудно. А я добьюсь, чтобы стало подсудно. Чтобы отвечал не только преступник, но и тот, кто морально довел его до преступления. И кроме того, если Родион сделал эту подлость, он наверняка делал и другие. Просто еще никто не знает. А я узнаю и потребую, чтобы его осудили. Вот. И знай, Ермак - можешь на меня сердиться сколько хочешь,- если мне попадется твой отец, я и его буду судить без жалости и потребую самого сурового наказания.
Ермак промолчал. Он только вздохнул и поморгал глазами, взглянув на меня почти умоляюще. Удивительное дело! Только женщина может быть такой нелогичной. Считала же Ата Ермака родным братом, хотя он был ей брат лишь по отцу. Но именно отца-то она упорно не признавала отцом. И не то что не хотела его знать, а искренне уверяла, что он ей не отец. Конечно, Ата не стала бы судить отца, какой бы он ни был. Мало ли чего наговоришь в запальчивости! Она была очень гневной, вспыльчивой. Кстати, ни о каком прокурорстве она больше и не упоминала и учиться пошла отнюдь не на юридический... Но об этом в свое время. В тот же вечер она просто, что называется, разошлась,
– А эту компанию - Жору, Князя, дядю Васю - я засудила бы на двадцать лет, а потом сослала бы на остров к тюленям, чтобы не портили людям жизнь! Вот! О, как я их ненавижу!
И до чего же легок на помине был один из этой компании! В дверь негромко постучали, и вот на пороге стоял сам Жора Великолепный. Он как будто немного полинял, исхудал, но еще бодрился. Одет он был, как всегда, модно, но костюм сильно помят, а сорочка несвежая. В руках он держал небольшой серый кожаный чемодан, явно заграничного изготовления.