Кораблики, или «Помоги мне в пути…»
Шрифт:
А когда я размахнулся, чтобы швырнуть катапульту, она исчезла из пальцев.
Исчезли и наручники.
Вместо эпилога
ПАТЕФОН В РОМАШКАХ
1
Итак, наручники исчезли. Катапульта тоже.
А больше ничего не случилось.
Только бетонный забор, что серел перед нами, оказался теперь из досок. Но возможно, таким он здесь и был, я точно не помнил.
Мы
Петька встал. Потянул из-под меня куртку:
– Пошли.
Я тоже встал:
– Выходит, ничего не случилось, Петушок…
Он глянул удивленно. Однако согласился:
– Конечно… А что должно было случиться?
"Ох и вредина", – подумал я. Но без досады, лениво так.
Мы пошли между складом (который был вроде бы и не склад, а заброшенная кирпичная мельница) и забором. Тропинка вывела нас на пустырь, широкий, как луг. За ним поднимался наш город со знакомыми колокольнями, башнями, арочными мостами над Большими Оврагами (по мостам вверх-вниз бежали цветные вагончики).
На пустыре вперемешку росли луговые цветы и сорняки. Было много мелких ромашек. Тихо-тихо плыли в воздухе невесомые шелковые пауки – семена белоцвета. Я вдруг увидел, какое синее над этой поляной и над городом небо. И в нем поднимались башни-облака из неподвижных белых клубов. Этакие округлые сахарные головы космического масштаба. Но они не заслоняли синеву и солнце, которое почему-то опять стояло высоко.
Петька держал куртку на плече. Он взял меня за руку. Тропинка исчезла, и он раздвигал траву своими петушиными коричневыми ногами. Смотрел на облака. Потом вдруг сказал:
– А все-таки интересно, куда пропали наручники…
– Какие наручники?
– Ты что, не помнишь?
Я поморщился. Вспомнил. С усилием. А Петька, видимо, тут же забыл.
Было тихо, только трещали кузнечики.
– Теперь-то уж это точно не зуммер катапульты, – заметил я.
– Какой катапульты? – удивился Петька.
Тогда и я хотел удивиться – его забывчивости. Но тут сквозь кузнечиков, сквозь тихий звон августовского дня (именно дня, а не вечера) проступил еще один звук. И стал нарастать. Где-то неподалеку играла пластинка.
Мы не сговариваясь пошли на этот голос.
Голос был патефонный и… мальчишечий. Он пел знакомую песню:
Я боюсь, ты меняНе простишь за уход, за обман.На коленях молю:Не сердись, пожалей и прости.Разве я виноватВ том, что создал Господь океан,И на острове дальнемКлинками скрестились пути.Я молю: помоги мне в пути моем бурном и длинном…
Мы ускорили шаги. И скоро увидели: в ромашках стоит обшарпанный синий патефон, и на нем вертится черная пластинка с пунцовой круглой этикеткой.
Покачивалась
– Вот это да… – одними губами сказал Петька. И присел у патефона на корточки.
Помоги одолеть мнеИ жажду, и голод, и боль…Я стоял рядом – без удивления, только с ласковой печалью. Так стоят на старом перроне те, кто после долгих лет странствий вышел из вагона на вокзальную платформу родного городка.
Я вернусь, только ты не оставь меня памятью доброй,Не оставь меня в мыслях, молитвах и сердце своем…Пластинка кончилась, патефон зашипел, мембрана стала рыскать на кольце замкнутого витка. Петька поднял ее, запрокинул на "лебедином горле" хромированной трубки. Снял с диска пластинку.
Тут из кустов репейника вышел мальчишка. Лет девяти. В синих сатиновых трусиках и голубой майке с пятнами помидорного сока на животе. Босиком. Он был с деревянным мечом, со щитом из фанеры и в шлеме из обрезков оцинкованной жести, которых много на свалках Старотополя. Забрало шлема было поднято. Конопатое лицо было опасливым и строгим. В щели шлема выбивались бронзовые кудряшки (как у Сивки!).
Мальчишка насупленно сказал:
– Это мой патефон. И моя пластинка.
– Мы ведь ничего не испортим. Только посмотрим, – очень миролюбиво отозвался Петька. – Мы просто услыхали и подошли. Такая хорошая песня.
Тогда мальчик заулыбался – щербато и доверчиво:
– Ага, хорошая…
– Мы и не знали, что есть такая пластинка, – опять заговорил Петька. – Давно она появилась?
– Конечно, давно! Еще до войны.
В самом деле, на пунцовой этикетке была марка Московского завода имени 1905 года – ласточка с нотным ключом. Такие пластинки выпускались в тридцатых годах прошлого века…
Какого?..
Прошлого?..
Серебряными буковками было отпечатано: "Песня Джима из оперетты "Остров сокровищ". Муз. Ю.А. Траубе. Исп. дет. хор. г. Москвы под упр. И.А. Петрова. Солист Коля Ловцов".
Не я, значит, в детстве исполняю. Не Петька… Ну и ладно. Никакой обиды я не ощутил. Петушок, по-моему, тоже. Просто спросил:
– А на той стороне что?
– Она же односторонняя. Старинная.
На другой стороне – черной, глянцевой – были оттиснуты ласточка с нотным ключом и название завода.
Ну и дела! Раньше я был уверен, что пластинки с записью на одной стороне выпускались только до революции.
Я спросил:
– А почему ты крутишь ее здесь, в чистом поле?
– Дома бабушка ругается, говорит: надоел. А я разучиваю. Для хора. Я там пою… И воюю, пока она играет, с репейниками… – Он показал мечом на сорняковую чащу.
Петька ревниво заметил:
– По-моему, у песни другое настроение. Не военное…
– Ага. Но я раздваиваюсь. Один воюет, а другой слушает.