Кораблики, или «Помоги мне в пути…»
Шрифт:
– А как зовут твою маму?
– Тебе зачем?
Я объяснил поспешно:
– Когда-то давно мы жили на этой улице. И теперь вспоминаем знакомых.
– Маму зовут Татьяна Герасимовна Викулова, – отчетливо сказала девочка Женя. Подхватила поудобнее послушного Кыса и хотела уйти.
– Постой! – сказал Петька. – А у тебя есть… братья?
– Братья? – она фыркнула. – Больно надо… – И пошла. И Кыс не старался вырваться.
Она была уже у калитки, когда я не выдержал, окликнул:
– Подожди! А мама… дома?
Женя
– Мама пошла к тете Гале примерять кофточку. Скоро придет. Если хотите, дожидайтесь… – И звякнула за собой щеколдой.
Мы опять переглянулись.
– Петушок… – сказал я.
Он понял: ждать не надо. В этом доме живет нынче девочка Женя, и мама, которая придет, – ее мама… Но я знал: потом он украдкой не раз прибежит сюда.
Это был первый толчок печали с той минуты, как мы вернулись в Старотополь.
– Петька! Нам ведь надо подумать о жилье! Пойдем в гостиницу или постараемся снять комнату?
Петька глянул на меня озабоченными глазами. Ох, сейчас он вполне разумно спросит: "А деньги?" Но он сказал:
– Пойдем сперва на пустырь.
– Зачем?
– Надо же что-то делать… с Конусом.
Да, конечно. Я об этом тоже подумал. Но… что делать-то?
Однако я послушался, пошел следом за Петькой.
3
Через полчаса мы вернулись туда, где стоял в траве патефон. Он играл ту же песню. Мальчик сидел у патефона на корточках.
– Больше не воюешь? – сказал Петька.
– Не-а. Не хочется.
– Не получилось, значит, раздвоение, – заметил я.
Он пожал шелушащимися от загара плечами. И слушал песню дальше. Его рыцарское вооружение валялось неподалеку.
Я смотрел на шлем из оцинкованных жестяных полосок, и ко мне понемногу приходило понимание, что надо делать.
Когда песня очередной раз кончилась, я спросил:
– Стасик, можно, я померяю шлем?
Он не удивился, что я знаю его имя.
– Меряйте, пожалуйста… – И опять стал крутить ручку.
– Не налезет, – ревниво заметил Петька. Он, конечно, догадался о моем плане и досадовал, что не сообразил первый.
– Налезет.
И правда, шлем аккуратно обхватил мою голову, только пришлось раздвинуть жестяные наушники.
С этим сооружением на голове я пошел к знакомому круглому колодцу. Глубина по-прежнему дышала влагой и тайной.
Я лег на живот у края, заглянул в черноту. Позвал шепотом:
– Эй… Конус…
Молчание.
– Дядюшка Кон…
В самодельном контактном шлеме отозвалось – недовольным тоном проснувшегося старика:
– Чего тебе?
– Это я, Питвик…
– Наконец-то.
– Как ты там?
– Как было задумано…
– Разве это было задумано?
– А разве нет?
– Не понимаю, – сказал я.
– Вырастешь – поймешь, – хмыкнул он.
Я малость обиделся.
– Что с "Иглой"? Дон и Рухадзе живы?
– А чего им… Юджин склепает капсулу, и опять будет контакт.
– А ты?
– А я пока останусь здесь.
– Кон!.. Зачем тебя сюда занесло?
– По твоей милости, – хмыкнул он.
– Ты рехнулся?
– Ничуть… Разве ты не хочешь исправить ошибку?
– Какую?
– Ладно, сам сообразишь…
– Послушай, старик! – я опять разозлился. Мне казалось маловразумительным его бормотание. – Неужели мы для того тебя делали, чтобы ты плюхался на случайные планеты ради исправления мальчишечьих ошибок?
Я думал, он рассердится в ответ. Но он отозвался добродушно:
– Это же не насовсем. Так, небольшая передышка. Планета-полустанок, остановка в пути. А ошибки исправлять необходимо. Скажи спасибо…
Я не знал, стоит ли говорить спасибо. Хотя нет, знал! Только из упрямства не хотел согласиться сразу. А Конус помолчал и продолжил речь:
– И не воображай, что это вы меня сделали. Вы просто слегка меня поддержали. Оживили. Когда занесло меня на вашу планету.
– Да, видать, ты крепко треснулся здесь о почву! – не сдержался я.
– Не груби старшим.
– Кто это – старший?
– Я… Я и на Землю-то залетел, чтобы там оказался ты.
– Зачем?
– Вот те на! А кто бы спас от взрыва пароходы?..
На меня вдруг навалилась целая гора всяких чувств. И смущение, и недоверие, и смесь догадок. А в ответ я только пробормотал:
– Не я ведь спас, а Петька…
– А ты – кто?.. Да ты не бойся, я выкарабкаюсь отсюда, чтобы достроить туннель, раз уж начал. Ты поможешь… Главное – всегда успевать туда, где сбегаются рельсы… А теперь иди, я хочу спать. У нас есть еще время.
– Куда идти-то?
– Иди, иди. Не мешай…
Я полежал на краю колодца еще… Так было не в первый раз. Набормочет он что-нибудь непонятное, а ты лежи и размышляй. Догадывайся. Иногда жутковато даже делается. Впрочем, сегодня – нет. И лежать на краю колодца мне было хорошо. Солнце грело спину сквозь полосатую трикотажную рубашку. Одно только мешало: синяя косынка Эльзы Оттовны, что была у меня вместо галстука, сбилась и давила шею. А потом еще какой-то жук пошел по ноге, защекотал кожу.
Я сел. Снял Стаськин шлем. Стасик неподалеку опять заводил патефон. Он был хороший, этот Стасик Валентинов, и я знал, что мы скоро крепко подружимся. Поэтому я ничуть не обижался, что он хочет, как и я, стать в хоре у Эльзы Оттовны солистом и петь мою песню.
Я подошел к Стасику (он был мне чуть повыше плеча), отдал шлем. Сказал полушутя:
– Смотри, совсем заездил пластинку. Эльза Оттовна тебе задаст…
– Не-е… Я только еще разик… А ты уже уходишь?
– Мне надо на рынок за картошкой.