Коралловые четки
Шрифт:
Здесь прекращаю выписки. Остальное в том же роде; из чтения видно, что Люси мало-помалу привыкла к пылким проявлениям любви молодого Леира; но ласки их не шли далее поцелуев.
Между тем как его жена во сне проводила время со своим бестелесным поклонником, господин Делиль продолжает выказывать недовольство, а затем — тревогу. Жена его каждую ночь принимает вид трупа, а доктор, приглашенный на консультацию, определил тяжелую форму истерии. Господин Делиль слишком хорошо воспитан, чтобы делать скандалы. Он более не изъявляет желания оставаться с женой, а вместо того играет в «бридж» с несколькими англичанами,
Интересно было бы узнать, что произошло в вечер 23 марта; но, к несчастью, рукопись господина Леира останавливается на 22-м. Приходилось дожидаться, чтобы к раненому вернулось сознание и чтобы сам он сообщил о событиях, непосредственно предшествовавших драме, которую я подозревал.
Мое любопытство несколько дней оставалось неудовлетворенным, потому что мой пациент приходил в себя очень медленно. В течение нескольких дней у него был жар со страшными галлюцинациями; когда жар спал, больным овладела большая слабость. Он не помнил событий, предшествовавших его ране. Расспросы мои были напрасны.
Между тем, аббат Жога захотел навестить того, кого называл поборником за Святую Деву. Он огорчился, увидев, в каком плачевном состоянии Дева покинула своего протеже. Тем не менее, старый священник не унывал.
— Вы мне сказали, господин Эрто, что раненый потерял необычайное количество крови; что он был в состоянии необъяснимого изнеможения; что одной его ране нельзя приписать всего этого.
— Совершенно верно.
— Вы прибавили, что положение раны и направление оружия не объясняются гипотезой о попытке на самоубийство?
— Да.
— Ну! — сказал аббат с важностью. — Я уверен, что тут произошло то самое, что принято называть отражением. Господин Леир получил рану в свое духовное тело, и рана отразилась на теле вещественном. Жидкое состояние крови и обильное ее истечение наблюдаются именно в этих случаях. Внезапное возвращение духовного тела в организм в момент нападения и нанесения раны объясняет состояние «шока», которое вы констатировали. Вы увидите, мой друг, что мое объяснение есть единственно возможное.
Я не думал спорить со священником; я его увел после того, как он долго благословлял раненого, призывая на него все милости, какие имеются в распоряжении Богоматери.
Эти милости, очевидно, не могли оказать заметного действия, или же предстательство аббата Жога имело мало значения, так как память вернулась к раненому весьма не скоро. Однако, наступил-таки день, когда он мог дать мне объяснения, которых я ждал с крайним нетерпением. Его рассказ не только не разъяснил тайну, а сделал ее еще непроницаемее, и меня пробирала дрожь при мысли о фантастических предположениях бализакского священника. В самом деле, вот что рассказал мне господин Леир:
Когда он вообразил себе, по обыкновению, будто проснулся в комнате госпожи Делиль, то увидал ее одетой, готовой к выходу. Время от времени она повторяла следующую фразу:
«Мой муж хочет, чтобы я поехала с ним к цыганам, которые будут плясать перед публикой».
Леир подумал, что госпожа Делиль считает его присутствующим или ждет его скорого появления и потому старается объяснить ему причину, почему она так одета.
Несколько времени спустя пришел муж, спросил жену, готова ли она и, после утвердительного ответа, увел ее.
«Я без труда последовал за экипажем, — рассказывал господин Леир, — несясь по воздуху рядом с ним и незаметно проникая сквозь вещественные препятствия, какие встречались. Мы достигли Гранады, взяли направо и поднялись к Альбайсину, вдоль Дарро. Несколько крутых улиц и плохо вымощенных подъемов вывели нас на дорогу, идущую вдоль склона, над глубокой долиной, по ту сторону которой высится черная масса Альгамбры. Экипажи остановились перед домом, вырубленным в утесе: дверь была открыта и позволяла видеть низкую, довольно ярко освещенную залу. Шесть женщин, по виду простолюдинки, уже старые и увядшие, все безобразные, были разодеты в яркие гранадские костюмы. Рядом с ними я увидел восемь или десять молодцов, с видом висельников, одетых по-андалузски: в обтяжных штанах, открытых жилетах, коротких куртках, красных галстуках и мягких широкополых шляпах. Двое из них играли на гитарах.
В глубине помещения старуха с черными и проницательными глазами на сморщенном лице сидела и курила короткую трубку. У ее ног ютилась на корточках девочка лет двенадцати-тринадцати, очень хорошенькая, с печатью испорченности на вызывающем лице. Старуха была окружена как бы придворным штатом из женщин одного с ней возраста, но полных почтения к ней.
Иностранцев посадили на стулья вдоль стены, перед танцовщицами; зрителей оказалось человек двенадцать, в том числе три англичанки и Люси. В глубине залы разместились кучера, несколько полицейских и местных жителей. Какое-то предчувствие удержало меня в ту минуту, как я хотел войти; я отошел в тень и воображаемо сел на перила дороги над долиной. Отсюда я думал довольно хорошо увидеть все, что должно было произойти в зале.
Танцоры встали и разместились парами, тогда как гитаристы взяли несколько аккордов; начался ряд тех грациозных танцев, которые для меня являются совершеннейшим видом хореографического искусства: фанданго, хота, севильяна, малагена, хабанера и, наконец, танго; испанский танец есть истинное искусство: он символически изображает, при помощи только мимики и ритма, возникновение взаимного желания, пылкое преследование со стороны самца и вызывающее сопротивление женщины. В танцах Севера — более дикости, в плясках Юга — более грации, в хабанере — более сладострастия, в танго — более грубости; но все эти танцы превосходно изображают последовательные фазы вечного акта любви.
Может быть, я придал им смысл, которого они не имеют: впрочем, я уверен, что Люси испытывала то же впечатление, как и я; глаза ее затуманивались и принимали то смущенное выражение, какое я в них видал, когда она подставляла мне губы; ее взгляд терял прозрачность, — точно ясный, светлый напиток, который вдруг принял бы молочный вид опала!
Затем наступил род антракта: девочка, сидевшая скорчившись подле старой цыганки, встала и начала плясать одна. Ей еще не хватало уменья, но быстрый темп движений и гибкая легкость поз придавали танцу необыкновенную прелесть; впрочем, не следовало смотреть на ее хорошенькое лицо, отмеченное гнусной печатью порока.