Корчак. Опыт биографии
Шрифт:
Ведь вы говорили, что к чужим нельзя подходить, потому что они продают маленьких детей старикам, <…> чтоб я ничего не брал у чужих – ни карамелек, ни вишенок, а не то нос отвалится, и чтоб ничего не поднимал с земли ни в саду, ни на улице, а не то по всему телу пойдут ужасные пятна и болячки. <…>
Когда мама дала два гроша, чтобы я подал их старику, – и сказала, что «он мне ничего не сделает», – я боялся и оглядывался, а вдруг мама уйдет и оставит меня, бросит одного. А когда вы говорили: «Останься здесь, тебе дадут много игрушек и пирожных», – принимался плакать, а вы смеялись. <…>
И казалось, что вне четырех стен дома притаилась какая-то сила, враждебная и грозная <…>, а все люди, кроме
1 марта 1881 года в Петербурге произошло покушение на царя Александра II. Покушение организовала российская террористическая группа «Народная воля». До того террористы предприняли несколько неудачных попыток. На сей раз нападение удалось; совершил его выросший в России поляк Игнатий Гриневицкий. Он бросил бомбу с близкого расстояния, и та взорвалась. Тяжело раненный царь успел прошептать: «Холодно, холодно… Несите меня во дворец». Через два часа он скончался. Его тринадцатилетний внук, великий князь Николай, увидев окровавленного деда, закричал: «Я не хочу быть царем! Я никогда не стану царем России!» Гриневицкий умер от ран, полученных при взрыве. Остальных участников покушения повесили.
35
Janusz Korczak. Dziecko salonu, w: Dziela, t. 1, s. 253.
Власти, никогда не упускавшие случая подогреть антисемитские настроения, начали распускать слухи, будто в случившемся виноваты евреи. Волна погромов прокатилась по сотне сел и местечек. Беспорядки продолжались больше года. В них нередко участвовали толпы, подстрекаемые провокаторами. Никакие охранители общественного порядка даже не пытались защищать евреев. Единственной реакцией властей стали направленные против евреев указы, ограничившие им доступ к некоторым профессиям, выгнавшие их из Москвы и приграничных районов.
На престол взошел сын убитого царя, Александр III. После трагического 1881 года евреи начали массово уезжать из России. Главным образом, в Америку. Но также и в Англию, Францию, Германию, Австрию. А ближе всего был Привисленский край. Польские евреи считали своих российских сородичей неотесанными мужланами, которые порочат с таким трудом созданный образ цивилизованного еврея. Поляки же видели в них орудие русификаторской политики захватчика. Их агрессивная энергичность усугубляла польско-еврейский конфликт.
В 1881 году Генрику Гольдшмиту было три года. Тогда Рождество пришлось на воскресенье. Стояла солнечная погода, варшавяне в праздничной одежде шли – кто в костел, кто на прогулку. Ничто не предвещало трагедии, которая случилась в полдень во время мессы в костеле Святого Креста на Краковском предместье. Вор-карманник, пойманный на горячем, крикнул «Горим!» и убежал. Людей охватила паника. Все бросились к единственной в костеле двери, сбивая с ног тех, кто послабее, и топча упавших. Кто-то закричал, что вор – еврей и что он нарочно устроил переполох, чтобы поживиться в толпе.
Из костела вынесли пострадавших. Оказалось, что погибло более тридцати человек. Двадцать пять получили тяжелые ранения. Вдруг раздались возгласы «Бей жидов!». Как из-под земли выросли группы подростков разбойного вида. Они принялись приставать к проходившим мимо евреям, бить окна еврейских складов и тащить оттуда все, что могли. Разбой молниеносно распространялся по городу. Люди громили еврейские мастерские, врывались в еврейские жилища, грабили, крушили.
Евреи почти не защищались. Некоторые, по примеру соседей-католиков, выставили перед магазинами образки и кресты, а сами сбежали. Уцелели только самые большие магазины с крепкими ставнями и железными решетками. Маленькие еврейские лавочки были уничтожены. Правда, российский генерал-губернатор, узнав о беспорядках, приказал окружить улицу солдатами
Погромы охватили почти всю Варшаву. Они длились уже три дня, с воскресенья по вторник, когда полиция наконец начала действовать. При налетах пострадало около десяти тысяч семей. Нанесенный ущерб составлял восемьсот тысяч рублей. Варшавяне были потрясены. Устроили сбор денег для пострадавших. Хелена Моджеевская отдала свой гонорар за выступление в Кракове в пользу жертв погрома. Никто не сомневался, что уличные беспорядки были спровоцированы русскими. Всех удивили только многочисленность и рвение участвовавших в деле поляков. Пресса клеймила преступников, называя их «мразью», «горсткой негодяев», выражала надежду, что основную часть нашего общества составляют здравомыслящие люди, неспособные на такую подлость. Однако эта первая серьезная вспышка публичной антисемитской агрессии пробудила тревогу среди интеллигенции. Начинала разгораться очередная дискуссия о «еврейском вопросе».
Отправились ли в то солнечное воскресенье супруги Гольдшмит, проживавшие на Краковском предместье, на прогулку с Аней и Генриком? Если они остались дома, то наверняка видели из окон, что происходит на улице. Как родители объяснили детям этот всплеск ненависти? Что остается в душе после такого переживания – остается, даже если вроде бы уходит в забытье?
Генрику было пять лет, когда его семья переселилась на улицу Мёдову, рядом с Замковой площадью, – очередной признак продвижения по карьерной лестнице. Этот район Варшавы, полный достопримечательностей, был особенно привлекателен для адвокатов и чиновников ввиду близости судов, ратуши и правительственных учреждений. Мёдова была красивой, тихой, зеленой улицей, с обеих сторон застроенной дворцами в стиле барокко и классицизма; пережив времена блеска, они перешли из рук аристократов в руки энергичных предпринимателей и превратились в огромные доходные дома. На первых этажах размещались модные магазины. На верхних – бывшие господские покои и комнаты для слуг были разделены на квартиры для съема.
Согласно тогдашним стандартам, семья Гольдшмит занимала по меньшей мере семь комнат. Самая важная из них – кабинет отца. Гостиной пользовались в праздники. Обеденную залу на русский манер называли столовой. В гостиной была сосредоточена жизнь семейства по вечерам. Самая таинственная комната – спальня, куда детей не впускали. В детской царила бонна. От ее глаз можно было укрыться в комнате бабушки.
В кухню, кладовую, ванную, уборную, клетушки для прислуги вход был со двора. В эту часть помещения вела кухонная лестница. Квартиры освещались керосиновыми лампами, более современные – газом. У самых богатых жильцов уже имелись телефоны. Комнаты были обставлены согласно требованиям эпохи. Тяжелая, массивная мебель, обитая плюшем; тяжелые бархатные портьеры на окнах и двустворчатых дверях; на вощеных дубовых паркетах – пушистые ковры. Повсюду столики, консоли, комоды, кресла, диваны и диванчики, этажерки, жардиньерки, напольные часы, подставки для вазонов. Внутреннее убранство жилища должно было служить свидетельством материального благополучия хозяев.
«Дитя салона» – повесть Корчака, опубликованная в 1906 году, – не репортаж из его родительского дома. Но и не литературный вымысел, слишком уж много в ней искренней ярости и печали.
Вечером вы пошли в театр. К няне пришел какой-то человек в высоких сапогах; он сидел в кухне в шапке. Я расплакался: «Пусть этот мужик уйдет». Она велела мне попросить у него прощения, поцеловать в руку. Я не хотел. Дрожал. «Если сейчас же не попросишь прощения, мы погасим лампу, уйдем, а ты останешься один. Придет старик без головы, заткнет тебе рот, свяжет, посадит в мешок и бросит в отхожее место …» Вы мне принесли из театра шоколадки. <…>