Кордон
Шрифт:
на сопке было втрое меньше. А как заморские вояки драпали! Кто бы мог подумать…
— И на сопке, и в целом в эскадре неприятель превосходил нас втрое. Но факт есть факт — наши люди сражались молодецки! — заключил губернатор.
Пилкин обратил внимание Завойко на карандашную пометку на бумажке убитого офицера.
— И как вы думаете, что здесь написано? — интригующе спросил он и тут же перевел: — «Не забыть взять десять ручных кандалов».
— Забавно! — губернатор загадочно улыбнулся и покачал головой: — Вот сукины сыны! Ведь были уверены, что сегодня
— Первые, бесспорно, вам, — ответил Пилкин, загибая палец. — Вторые, полагаю, вашему помощнику, остальные, видимо, командирам двух кораблей и шести батарей.
— Возможно, — в задумчивости произнес Василий Степанович. — Удивляет их наглая самоуверенность. Кандалы… Дай завоевателям волю, и они закуют в железо целые пароды.
Примерно через час стали известны потери защитников порта: убитых тридцать один человек, раненых шестьдесят пять.
— Каждый третий, кто был в деле на Никольской сопке, пролил кровь, — мрачно заметил губернатор. — Утрата тяжелая. Но ведь еще придется драться. Надо полагать, штандарт они нам свой не оставят. Сейчас неприятель до крайности озлоблен. Штурм порта непременно возобновит.
Мнение губернатора разделили все командиры.
— А сколько человек мы у них вывели из строя? — поинтересовался поручик Губарев.
— Это сейчас сказать трудно, — ответил Пилкин. — Раненых и трупы они же в основном унесли с собой.
Стали все же подсчитывать. Англичане и французы не успели забрать на корабли только тридцать восемь трупов, в том числе четырех офицеров. Припомнили сколько катеров отвалило от берега с убитыми и ранеными, и получалось, что неприятель в бою 24 августа потерял на сопке не менее трехсот человек.
— Так, господа, и положено, — с серьезной миной попытался узаконить вражеские потери лейтенант Пил-
кин. — Живых их было втрое больше, и в пораженных такой же перевес выдержали.
— Может, и так положено, но мы их порядком положили, — обыграл слова мичман Фесун. — У англичан адмирала не стало. Чего только он один стоит! И корабли изрядно потрепаны. Позорники эти чужеземцы, да и только!
Губернатор и офицеры были уверены, что обозленный неудачей неприятель предпримет теперь более яростный штурм города. А как же иначе? Пусть мал российский порт, но битва за него — престиж воюющих стран.
— А это кто? — подал голос Пилкин.
От порохового погреба к группе офицеров, окруживших губернатора, пьяной походкой шел человек в рваной, обляпанной грязью одежде. Выделывая ногами кренделя, он искал кого-то глазами. Худой и обросший, с впалыми щеками, человек остановился против губернатора и, качаясь, приложил руку к козырьку офицерской фуражки.
— Ваше превосход…во! — хрипло проговорил он. — Выполняя приказ…
— Стиценков! — выкрикнул кто-то.
Это был он. Капитан-лейтенант вытащил из-под кителя большой мокрый пакет с сургучными печатями и дрожащими руками протянул губернатору.
— Откуда вы? — удивленно спросил Завойко.
— Из Усть-Большерецка… Прибыл на шхуне «Восток»… «Аврору» велено — в Де-Кастри…
Ноги
— Не трогайте его, — приостановил Завойко встрепенувшихся офицеров. — Спит. Человек проделал пешком три сотни верст и, похоже, без продыха… Подать носилки! Пусть отнесут господина офицера домой.
Василий Степанович вскрыл конверт. Прочитав послание, покачал головой.
— Удивительная прозорливость! — произнес он. — Господа, губернатор Восточной Сибири еще раз предупреждает нас о возможности нападения чужеземцев на Петропавловск. Приказывает усиленно готовить порт к обороне.
Офицеры кто улыбнулся, кто покачал головой: им нравился Муравьев — прозорливый и действенный человек.
Петропавловцы, распределив раненых по лазаретам, уложив покойников в ряды недалеко от порохового погреба, разошлись по боевым постам. Им было приказано
расклепать орудия, привести в готовность разрушенные батареи. Командиры делали все, чтобы их люди набирались духовных и физических сил для отражения еще одного вражеского натиска, самого жесткого и, видимо, последнего.
Всю ночь на приозерной площади выли собаки.
МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ…
По поведению неприятеля петропавловцы поняли, что
25 августа решающего штурма порта не будет. Во второй половине вчерашнего дня и ночью от вражеского стана не отделилось ни одно судно, не было большого движения и на кораблях. Оживленная работа началась с утра. Почти одновременно накренились на правые борта «Форт» и «Пайке», притопил нос «Президент», поднял корму «Обли-гадо», мухами облепили матросы грот-мачту на «Эври-дике». До берега доносились глухие удары кувалд о железо, дробное звяканье молотков, стук топоров, визжанье пил. На всех судах латали пробоины, распутывали такелаж, шла конопатная работа.
Немало забот было и у петропавловцев. Артиллеристы на открытых батареях расчищали завалы, всюду приводили в боевую готовность поврежденные пушки, на Сигнальном мысе и на перешейке устанавливали мощные орудия, дополнительно снятые с «Авроры». В нелегкий труд на батареях включились все — солдаты, моряки, волонтеры. Как могли, помогали им женщины и подростки. Тушильную команду, не очень обремененную во время сражения — сильных пожаров в городе не было, — отрядили на рытье двух братских могил: одну для погребения своих воинов, другую — англичан и французов.
По заведенному в порту обычаю, офицеры гарнизона обедали в доме губернатора. Так было до нападения неприятели па Петропавловск. После эвакуации из города семьи Василий Степанович распорядился подготовить под офицерскую столовую помещение купальни, расположенное рядом с Кошечной косой. Несколько дней обеды, похожие на военные советы, проходилп там. Однако 24 августа в новую столовую влетела конгрева ракета. Деревянное строение, превратясь в руины, сгорело. К счастью, в нем в это время не было даже вестовых. Не отступая от прежнего обычая непременно офицерам обедать за общим