Корела

Романов Герман Иванович

— Отец твой король, кто спорит, только не Магнус, а Стефан Баторий. Матери твоей тяжко было после смерти Магнуса — тот пил страшно. На похороны приехал этот бывший трансильванский господарь — хоть и стар был, но ловок, бабам такие нравятся. Вот и не устояла твоя матушка, и понесла тебя вскоре. Можно было бы тебя «последышем» объявить — но тогда бы я тебя перед собой не увидел.

— Почему, дядя?

Владимир решил вести себя исключительно по-родственному, но как младший к старшему — тут нужно всячески «мостки» перебрасывать и отношения всеми способами крепить.

—

Да зарезали бы тебя шведы — сестрица одна в Каркусе жила, и лишь польский король был ей защитой. Стефан свою выгоду имел — ты как наследник Ливонии ему был не нужен, более того, опасен для него. Так что Машка молчала, тебя и рожденную через год от Баторию дочь, твою сестру, стала именовать «приемышами», якобы от ливонского барона, ее верного выссала. Но когда король Стефан помер, осталась она совсем без защиты. А тут Бориска Годунов, царский шурин, подсуетился, чтоб ему сковородки облизывать, прости господи, — князь перекрестился, Стефанович машинально последовал его примеру. И тут Иван Никитович нахмурился, желваками заиграл:

— Ты это брось — католиков у нас не любят, схизматиков проклятых…

— Прости, дядя, но я лютеранин, не признаю власть папы и католиков, — пискнул Владимир, лихорадочно придумывая корректировку «легенды».

— Ух ты, а я испугался за тебя, — волнение дяди было непритворным. Он даже вспотел и принялся утирать лоб. Затем тихо заговорил:

— Ты ведь на польском и литвинском говоришь как на родных языках, на немецком хорошо, а наша речь зело хуже. Вот я и подумал, что тебя ляхи в свою веру привели, схизматиком стал. А сестра твоя где сейчас?

— Не знаю, помню смутно девочку, а она потом пропала.

— Наполовину, значит, обманули. Мария как приехала, ее сразу в монастырь с твоей старшей законной сестрой упрятали, и та через два года умерла — худо ребятенку в обители, как в узилище. И грамотка пришла, что ее «приемыши» в Каркусе померли. Чуть с ума не сошла сама, но молитвами утешилась. Да оно и понятно, Стефан Баторий тоже помер, а если бы узнали, что ты его сынок прижитый, бастард непризнанный, то и в этом случае тебе не жить. Что совенка об пенек, что пеньком по совенку — только перья полетят в разные стороны. Потому и выжил, и вырос вон каким молодцем. Но теперь решать нам с тобой воедино нужно, как быть дальше, ибо времена страшные наступают, и ежели ошибемся, вместе и помрем в одночасье.

От слов князя, вернее от тона каким все было сказано, холодок по телу прокатился. Владимир понял, что сейчас речь пойдет о главном, и потаенном, потому что Иван Никитович наклонился и зашептал…

Русская поместная конница, дворянское ополчение и «дети боярские» со своими боевыми холопами…

Глава 22

— Ты во всем прав оказался, и про пострижение Васьки в монахи, и о «семибоярщине» — гонец ведь мне обиняком сказал, что королевича Владислава персону

думают на царство ставить, еже ли он веру нашу примет. А он ведь не станет в том крест целовать?

— Не станет, дядя, и так примут. Потом сообразят, что измену учинили, но поздно будет.

— А ты Корелу удержишь, али бахвалишься?

— Если град и уезд меня примут как государя земель, от которых московский царь отказался, то за свою вотчину драться буду насмерть. И шведов выборгского губернатора изгоню, урон им нанеся — войско у меня на то дело есть под рукою. Я в своем буду праве — царь от земель отказался, подданных не спросив, и жители сами могу решить, под шведа им идти, али нового государя выбрать. За меня встанут — и я их оборонить обязан!

— Вот и хорошо, что уверен в победе — поведали мне, как ты тут со свеями уже воевал, и побил их нещадно. И про пищаль твою чудесную говорили, и о том, как ты войско свое и ополчение со стрельцами зело необычно к войне готовишь. Покажешь?

— Обязательно, дядя, какие тут могут быть тайны между нами, — пожал плечами Владимир, и посмотрел на князя, в глазах которого заплясали искры. И через паузу князь неожиданно спросил:

— Свою державу создать хочешь, чтобы в ней самому царствовать?

— Не «семибоярщине» ведь подчиняться и польскому королевичу.

— Народа у тебя мало, чтобы долгую войну вести, племяш. Побьешь их нынче, завтра войско вдвое больше отправят. Делагарди подойдет, и, соединившись с отрядом Делавиля, на Корелу вместе пойдут.

— Постараюсь поодиночке их побить, а в следующем году все свое войско мы вооружим новыми пищалями, которым в мире равных не будет. И пушки отольем, и бомбы к ним необычные — справимся. Но трудно будет, вот если бы псковичи с новгородцами помогли бы нам…

— Помогут, если разумно подойти. Мыслим мы, что шведы, твоим градом овладев, за нас примутся, как тридцать лет тому назад было, когда Ижору и Корелу себе на полтора десятка лет во владение подгребли. Так что нам лучше укорот им сейчас дать, особенно когда все у тебя здесь получится. А ты сможешь, верю в тебя — недаром ты сюда пришел, господь тебя привел. Но Москва против будет, а потому…

Князь остановился, посмотрел на него блестящими глазами, вынуждая закончить фразу, и Стефанович решился приоткрыть «карты»:

— Отправить на хрен «семибоярщину» и королевича Владислава. Твой отец ведь удельным князем был, как мой дед. И рода у нас знатные, куда там Шуйскому, Бориске Годунову али Мишке Романову, коего пророчат в цари тоже — ведь батюшка его поставленный самозванцем «патриарх» Филарет. Тебе, дядя, боярское царство нужно? Шею согнуть хочешь перед новым царем, холопом его сам себя называть будешь? А может быть нам с тобой северные земли от «семибоярщины» отринуть и самим тут все по собственному разумению устроить, как встарь, через вече. Новгород и Псков, как мне сказывали, вольницу свою хорошо помнят. А общими силами мы одни со шведами справимся, как в старину не раз было. И тогда зачем нам московская власть? «Местничеством» в Думе заниматься?