Корень квадратный из прекрасного
Шрифт:
МОЛЛИ: Сестрица кроткая, а Филипп... он бил меня, лупил и не раз! Однажды изорвал на мне ночную рубашку и выставил на улицу (показывает на дверь) в чем мать родила. И я вынесла это!
ДЖОН: Почему, Молли?
МОЛЛИ: Я...я... несмотря на свои жуткие недостатки, Филипп был очень обаятельным. Обаяние, за которое можно все простить, как кто-то однажды сказал.
ДЖОН (иронично): Ясненько.
МОЛЛИ: Я вынесла все. Вынесла побои. И то, что он вышвырнул меня из дома абсолютно голой. Все вынесла. Пока он не сделал то, чего я
ДЖОН: Что же он эдакое выкинул?
МОЛЛИ: Он стал меня унижать. Сказал, что я говорю штампами.
ДЖОН: Штампами?
МОЛЛИ: Так французы дают понять человеку, что он дурак.
ДЖОН: И это унижает больше, чем побои?
МОЛЛИ: Много, много больше! Я принесла ему тарелку спагетти, когда он работал. Увидела, что он очень возбужден и взволнован, и сказала, просто чтобы как-то его успокоить: "Жизнь коротка, а искусство вечно". И тогда он сказал это самое и вывалил спагетти на пишущую машинку. Висящие спагетти в томате и тяжелая черная машинка.
ДЖОН: Выходит, вы развелись на почве штампов?
МОЛЛИ: Не только поэтому, Джон.
ДЖОН: А что же еще, Молли?
МОЛЛИ: Я поняла, что Филипп изменяет мне, что он бегает за юбками.
ДЖОН: Боже!
МОЛЛИ: Я не хотела верить. Это было как гром в ясный день.
ДЖОН: Что ты сделала?
МОЛЛИ: Попыталась ничего не замечать.
ДЖОН: Не видеть, не слышать, не говорить про зло.
МОЛЛИ: Точно. Но после штампов и спагетти, еще и неверность... это уже слишком. Пришлось развестись, чтобы сохранить честь, свою и Париса. Парис, естественно, остался со мной, но за Филиппом оставалось право посещать его.
ДЖОН: Скажи, Молли, почему же ты снова вышла за него замуж?
МОЛЛИ: Я ...я ... была околдована... странное колдовство. Если ты была замужем за человеком, и решением суда ему позволено посещать сына...
ДЖОН: И часто он приходил?
МОЛЛИ: Да. Часто. Сначала на уик-энды. Потом наоборот.
ДЖОН: Наоборот?
МОЛЛИ: Уик-энды становились все длиннее. Вскоре он стал жить здесь, а на уик-энды уезжал в Нью-Йорк. Обстоятельства сложились так...
ДЖОН: Стыдно, наверное, жить в грехе с человеком, за которым уже была замужем?
МОЛЛИ: Я тоже так думаю. Но разве все рассчитаешь?
ДЖОН: Верно.
МОЛЛИ: Мне кажется, Филипп был счастлив, но не знал об этом. А когда он это осознавал, становился, печален, потому что тогда счастье кончалось. Даже после "Японской вишни", он был несчастлив.
ДЖОН: Эта книга пользовалась успехом.
МОЛЛИ: Единственная из всех. Иногда мне хотелось, чтобы ее не было. Она принесла ему славу и удачу, но успех был так грандиозен, что он его возненавидел. Несколько лет после этого он вообще не мог работать.
ДЖОН: Разве он не написал другой книги?
МОЛЛИ: Написал. Но она не получилась, и он проклял меня, Париса, город. Мамаша Лавджой купила для нас эту ферму с яблоневым садом. Мы собирались заняться физическим
ДЖОН: Кто мы?
МОЛЛИ: Все. Кроме того, Филипп начал писать пьесу. Он говорил, что это проще. Мы были полны надежд. Потом он устал и уехал в Мексику.
ДЖОН: Чтобы изучить местный колорит?
МОЛЛИ: Возможно, но не для своей пьесы. Он нашел кого-то и получил мексиканский развод. Целый год у меня было ощущение, будто кто-то сутки напролет колет меня ножом в сердце.
ДЖОН: Что с пьесой?
МОЛЛИ: Действие пьесы происходило через столетие после взрыва какой-то лунной бомбы. На земле уцелели только трое: мужчина, женщина и змей. Как видишь, она была жутко символичной.
ДЖОН: Вижу.
МОЛЛИ: Возможно, поэтому и провалилась. На премьере публика начала уходить после первого акта. Мамаша Лавджой стояла в вестибюле как овчарка и пыталась загнать зрителей обратно.
ДЖОН: Где это было?
МОЛЛИ: В Бостоне, месяц назад. Эти северяне совершенно фригидны. После того, как дали занавес. Филипп вернулся в отель и перерезал себе вены. Писать пьесы - это, наверное. Ужасная нагрузка на нервную систему.
ДЖОН: Особенно, если проваливаются.
МОЛЛИ: Не думаю, что Филипп хотел умереть. Но Мамаша Лавджой послала его в этот санаторий. Он теперь там. Бедняжка!
ДЖОН: Неужели ты не целовала никого, кроме Филиппа?
МОЛЛИ: Конечно, нет.
ДЖОН: Никого?
МОЛЛИ: Никого, кроме родных. Я же говорила тебе, что когда я целуюсь, со мной происходит что-то такое...
ДЖОН: В этом нет ничего такого.
МОЛЛИ: У меня кружится голова, и я теряю рассудок. А ноги превращаются в макароны. (Джон целует ее.) Вареные макароны.
Появляется Сестрица, в ночной рубашке, с папильотками.
ДЖОН: К нам пришли.
МОЛЛИ: Сестрица. Все в порядке?
СЕСТРА : Мне показалось, что я слышала голоса. Я вам не помешала?
МОЛЛИ: Конечно, нет. Ты выглядишь взволнованной и растерянной. Что случилось?
СЕСТРА: Ветер и стук.
МОЛЛИ: Это дверь гаража. Она всегда хлопает от ветра.
СЕСТРА: Я испугалась.
ДЖОН: Пойду запру. (Выходит.)
МОЛЛИ (вслед): Ящик с инструментом в гараже. (Сестрице). Ты была взволнована и расстроена еще утром, когда приехала. Что-нибудь случилось?
СЕСТРА: Мне надо поговорить с тобой наедине. Без мамы и Париса.
МОЛЛИ: Просто разговор по душам, дорогая? Или неприятность?
СЕСТРА: И то, и другое.
МОЛЛИ: Мамаша Лавджой сказала, что Парис коричневый как орех.
СЕСТРА: Коричневый, как орех - это все очень хорошо, но я хотела поговорить о Филиппе. Он завтра приезжает.
МОЛЛИ: Завтра? Филипп приезжает?
СЕСТРА: Ты нужна ему, Молли. Он хочет, чтобы ты снова за него вышла.
МОЛЛИ: Он такой эрратичный. Или эрротичный? Я всегда путаю эти слова.