Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович

— Ты об арестах партработников?

— Да.

— Вот видишь? Я был прав.

— Я не о тех, кого совсем не знал. Но вот Рыбкин, например. Легендарная, можно сказать, личность. Один из создателей РКСМ и первый секретарь его ЦК, член ЦКК РКП(б) и ВЦИК. Самая верхотура. Что там произошло — нас не посвящали, но секретарем горкома он был неплохим. Жил открыто, весь на виду. Пытался что-то сделать для города. Помнишь, с каким усердием добивался средств на строительство Краснодарской ТЭЦ? Не все, конечно, получалось, но разве мы все делаем, что планируем? Главное, что стремился дать людям то, что они заслуживают.

— Что он хотел сделать — того не видно. А вот что о себе не забывал — так это действительно все на виду.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, хотя бы его профессорство в Краснодарской ВКСХШ…

— Что там было — для меня туман.

— Для тебя. А я в это

время учился в этом «тумане». Был там в тридцать пятом проректором некий Клименко… Да ты ж его знаешь?

— Знаю. Так что?

— В тридцать шестом Рыбкин сделал его ректором, прямо скажу — не по уму, а Клименко его, в благодарность, оформил и. о. профессора с повышенным окладом.

— Неужели Рыбкин не тянул на профессора? Опыт богатый.

— Я бы не сказал. Нас — студентов — его преподавание не удовлетворяло. Во-первых, знания. Поверхностные, что ни говори. Во-вторых, — задергали срывом да переносом занятий и все со ссылкой на занятость. Не успеваешь — уступи место другому, это было бы по-партийному. Дошло до того, что на полтора месяца задержал выпуск, а это, сам понимаешь, лишние расходы и немалые.

— Согласен, это непорядок. И об этом надо было лично ему заявить со всей принципиальностью. Но я не вижу здесь оснований для его ареста как врага партии и народа.

— Как говорит Малкин — был бы человек, а основания для его ареста найдутся.

— О Малкине разговор особый. Я о Рывкине, Бурове и других. В чем их обвиняют? В контрабанде троцкизма, нарушениях Устава, во вредительстве. Стандарт. После Рывкина Первым прислали Березина — крайкомовского работника, ставленника не Шеболдаева, не Ларина, а матерого энкаведиста Евдокимова. Казалось бы: проверен-перепроверен. А результат? Тот же. Я работал с ним рядом, третьим секретарем, и скажу честно: упрекнуть его не в чем. Резок — это точно. Не дипломатичен. Но не враг. Выступает на партактиве шорно-галантерейной фабрики. У него спрашивают: почему на должность первого секретаря горкома прислали чужака? Отвечает: потому что в Краснодаре не нашлось достойных. Ляпнул не подумавши, может, даже в шутку, пойди сейчас разберись, но коммунисты обиделись, завалили жалобами крайком. И вот Березин — враг. Остаемся Сапов и я. Тянем воз; Сапов первым, я вторым. Слышу упреки в мой адрес: выдвиженец Березина. Что сказать? Он приобщил меня к делу, это верно. Ну и что? Так нет же! На шестой партконференции кое-кто именно в связи с этим стал возражать против моего избрания в бюро. Если бы не поддержали Сапов и Жлоба — провалили бы. Но самое обидное впереди. В резолюции майской партконференции отмечено, что новое руководство ГК, то есть я и Сапов, взяло правильную политическую линию, мобилизовав парторганизацию на осуществление решений февральско-мартовского пленума ЦК и указаний товарища Сталина о перестройке партийно-политической работы, а в июне Сапова арестовывают как врага партии и народа. Жлобу взяли. И Вот получается, что я выдвиженец врагов народа и по всем энкавэдэшным меркам меня надо пускать в расход. И если пока не трогают, то, видно, потому, что понимают: горком полуразвален, в парторганизации города разброд и шатание, если убрать еще и меня — то вообще все пойдет прахом и тогда их тоже обвинят во вредительстве.

— Ты ничего не сказал о Шелухине…

— Это враг. Не сознательно враг, а по своей злобно-властной, бездушной натуре. Он никому не верит и всех ненавидит, хотя корчит из себя человеколюба. Он втянул меня в такую грязную историю, что и сейчас еще стыдно…

— Ты о Кацнельсоне? — высказал догадку Литвинов.

— Да. И некоторых других. Но о нем особенно.

— С чего там все началось?

— Кто-то просигнализировал Шелухину, что Кацнельсон пробрался в партию жульническим путем и фактически является беспартийным, хотя уже более пятнадцати лет на руководящей партийной работе. Шелухин вызывает меня и говорит: «Езжай в Горняцкую МТС и выясни, кто и за что был арестован в бытность работы Кацнельсона начальником политотдела. Поехал, выяснил, доложил. Тогда Шелухин послал меня в Скосырский и Анапский районы. Поехал. Никогда не думал, что материалы, которые я привез, вкупе составят страшную бомбу для Кацнельсона.

Осипов задумался. Литвинов не мешал ему, сидел молча.

— Понимаешь, — начал оправдываться Осипов, — если б он поручил мне проверку в полном объеме, я бы каждый факт так обсосал, чтобы не было сомнений. Я бы поднял материалы первой чистки, последующих — ведь оставляли его в партии, были основания. Шелухин повернул дело так, что Кацнельсон враг.

— А что с партийностью? Действительно жульничество?

— Ситуация сложная. В августе 1917-го его, как он выразился, втянули

в красногвардейский отряд, который создавался большевиками. Тогда же вступил в партию. Когда немцы поперли на Украину, многочисленные красногвардейские отряды стали преобразовываться в партизанские, а из них организовался Екатеринославский полк добровольческой Красной Армии. В одном из боев его сильно контузило, товарищи, отступая, оставили его в Днепропетровске. Затем родные переправили в небольшой городок, где он отлеживался год, пока не выздоровел. В поисках сослуживцев оказался в Керчи, там его освидетельствовали и признали негодным к военной службе. Он поехал в Екатеринослав к родителям, но трудоустроиться не смог и уехал в Ростов к родителям жены. Тогда эта территория была занята белыми и, чтобы не рисковать, он уничтожил партбилет, оставив только корочку от него, а когда пришли красные, явился в ревком и ему на основании этой корочки выдали новый партбилет, но стаж указали не с августа семнадцатого, а с января двадцатого, то есть с момента обращения. Через некоторое время ему удалось добиться восстановления партстажа. Если бы Шелухин хотел проявить объективность — достаточно было запросить архив и вопрос был бы исчерпан. Но у Шелухина была иная цель. Он собрал массу компрматериалов, отдал их мне, сказал, чтоб я подготовился к докладу на бюро. Мне показалось, что материалов действительно хватает, чтобы обвинить Кацнельсона в проведении вражеской работы и я так и доложил, что вражеская работа налицо. Остальное доделали Шелухин и члены бюро: Кацнельсона сняли с работы и исключили из партии.

— Что же ему еще поставили в вину?

— Много чего. По Горняцкой МТС — развал тракторного парка и попытку спасти директора и механика МТС, совершивших вредительство. По Скосырскому райкому — развал кадровой работы, засорение руководящего звена района вредительскими элементами. По Кагановичскому району Краснодара — непринятие мер к разоблачению вражеской работы Жлобы, готовившего у него под носом восстание, сокрытие сигналов о том, что биофабрика, якобы, готовит препараты не для борьбы с эпизоотией, а наоборот, для насаждения эпизоотии, сибирки и других заразных заболеваний скота. В общем навменяли такого, что Кацнельсон вынужден был признать, что он действительно многого недоглядел, мало разоблачал и достоин снятия с работы. Единственное, о чем просил — не вешать ему ярлык врага народа.

— Да-а. Как всякий слабый, никчемный руководитель Шелухин пользовался властью бездумно и жестоко. Это очевидно. Но этого не случилось бы, если бы ему не потакали подчиненные. И ты в том числе.

— За то и корю себя.

— Значит, прозрел?

— Прозрел.

— Сейчас ситуация может измениться к лучшему. Шелухина и Кравцова убрали. Марчук, по-моему, человек дела, с ним можно работать спокойно, без дерганья и суеты, и эффективно. Конечно, вдвоем нам с тобой тяжеловато, надо подключать к работе членов бюро и актив и больше общаться с Марчуком. Он поможет. Я думаю, что до очередной конференции нам удастся выйти из прорыва.

— Если дадут. Много вредит Малкин.

— Против Малкина нужно объединяться. Личность на редкость жуткая. Говорят, у него две страсти — пьянство и охота на партийных секретарей.

— Да. В Сочи за неполных четыре года он разгромил три поколения руководителей всех уровней, начиная с первых секретарей ГК. Это я знаю точно.

— Придется ставить на место. В конце концов — прежде партия, а потом уж НКВД.

Помолчали, думая, вероятно, об одном и том же.

— Ты правильно заметил, что суетятся слабые, — задумчиво произнес Осипов. — В этом плане мне сильно нравился Рывкин. Общаться с ним непосредственно, правда, не довелось, но все его доклады на активах и партконференциях слышал. Говорил всегда уверенно, рассудительно. Не метался, не орал, не устраивал разносы, как Шелухин или Кравцов. Единственное, что в нем не терпел, так это эдакое, знаешь… гнусненькое коленопреклонение перед начальством. Какое-то безудержное чинопочитание.

— На лекциях в сельхозшколе он этих качеств не проявлял.

— То на лекциях. Там, вероятно, иная атмосфера.

А на активах, на партконференциях из него так и перло. На пятой партконференции, помню, тогда я его впервые услышал, он преподал крепкий урок подхалимажа. Тогда он вступительную речь свою начал примерно так: «Первое слово мы всегда должны посвящать человеку, имя которого воодушевляет рабочих всего мира на дело свержения капитализма. Это слово мы должны посвящать великому и славному руководителю нашей партии, великому и славному руководителю всего Советского Союза — товарищу Сталину». Вот так. Вообще он умел организовывать восторг масс, иных доводил до исступления, казалось, еще мгновение и они падут на колени отбивать поклоны.