Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
В Краснодар приехали под вечер. Шофер неторопливо подрулил к зданию бывшего Екатеринодарского окружного суда, где теперь размещалась оперативно-следственная часть УНКВД, и, остановив машину, облегченно вздохнул:
— После такой дороги, Николай Корнеевич, как минимум неделю надо отсыпаться.
— Отоспишься на том свете! — грубо оборвал его Безруков. — Завтра с утра поедешь за Малкиным. Открой дверку!
Шофер ловко выскользнул из кабины:
— Пожалуйста, товарищ старший лейтенант!
Безруков вышел, жестом пригласил Осипова, пропустил
— Вещи сдай дежурному и… свободен, — оглянувшись, приказал шоферу.
По гулкому коридору шли молча. У двери с цифрами «40» Безруков сказал «здесь», толкнул дверь плечом и, когда она с противным писком открылась, пригласил:
— Входите.
В кабинете сидели двое. При виде начальства оба вскочили и вытянулись.
— Макеев, Щербаков, — представил их Безруков Осипову. — В числе других будут заниматься вашим делом. Возникнут вопросы — вызывайте меня. Допросите, — повернулся он к Макееву, — и сразу передайте во внутреннюю тюрьму. Здесь не держите. Остальных взяли?
— Не всех, — ответил Макеев. — Пока нет мест. Через недельку, после заседания «тройки», видимо, станет свободно и тогда мы всю компанию соберем под одной крышей.
— Ладно, действуйте. О результатах докладывайте, как договорились.
Безруков ушел, так ни разу и не взглянув на Осипова.
«Стыдится, — подумал Осипов. — Понимает, что к чему, и стыдится. Ну что ж, какой-никакой, а козырь».
— Садись, — кивнул Макеев на стул. — Говорят, в ногах правды нет.
— Говорят, — Осипов присел. — А еще говорят, что здесь, у вас, ею тоже не пахнет.
— Клевета! Вражьи наговоры! Пообщаешься с нами — убедишься, что это вранье. Ладно. Ты ведь устал с дороги? Часов шесть добирались?
— Часов восемь.
— Тем более. Тогда быстренько подпиши вот это и на покой, — Макеев положил перед ним несколько страниц машинописного текста.
— Что это? — насторожился Осипов.
— Протокол допроса.
— Чей?
— Твой, разумеется. Чей же еще?
— Мой?. Но меня никто не допрашивал и я никаких показаний еще не давал.
— Не давал, так дашь. Потом. А пока это необязательно. Допросили свидетелей и на основании их показаний составили твой протокол. Ты ж не будешь отрицать очевидное?
— Что очевидное? Что здесь вообще происходит? Почему кто-то дает за меня показания, кто-то составляет протоколы, а я должен их подписывать?
— Ты не выпендривайся! — прикрикнул молчавший до сих пор Щербаков. — Здесь мы решаем, кто и что подписывает. Пока ты в Сочи нагуливал жир, другие тут пыхтели за тебя.
— Я никого не уполномочивал давать за меня показания. Кто составил протокол? — спросил Осипов у Макеева, который казался ему более сдержанным и порядочным.
— Малкин и Сербинов. С помощью Безрукова и нашей, разумеется.
— Коллективный труд, значит? А как награды будете делить?
— Поровну, — улыбнулся Макеев. — Читай. Потом поговорим.
Осипов повиновался, решил не обострять отношений. Вдумчиво, насколько
— Ты забыл подписать, — Макеев с той же мягкой улыбкой подвинул протокол обратно. — Вот тут, тут, в общем, на каждой странице.
— Не забыл, — Осипов ребром ладони отодвинул протокол от себя. — Я пока еще в здравом уме.
— Подписывай!
— Нет!
— Хорошо! С чем ты не согласен?
— Со всем.
— Конкретно!
— Конкретно — со всем.
— Осипов! Ты забыл, где находишься! — в голосе Макеева зазвучал металл. — Ты забыл, что ты уже не первый секретарь Краснодарского гека векапебе, а я не твой подчиненный. Сейчас ты в моей власти и власть эта над тобой ничем не ограничена. Застрелю — Малкин арестует на десять суток и спасибо скажет. И Ершов тоже. И Сербинов. Так что не вынуждай. Итак, с чем ты конкретно не согласен?
Осипов подвинул к себе протокол допроса, взял первую страницу и повернул ее текстом к Макееву.
— Во-первых, я начисто отвергаю свою принадлежность к троцкистской террористической организации. Я большевик и навсегда им останусь. Во-вторых, в контрреволюционных связях с врагом партии и народа Рыбкиным я никогда не состоял, всегда упорно и последовательно проводил линию партии. На городской партконференции Малкин поднимал этот вопрос и получил от делегатов достаточно вразумительный ответ.
— Да-а? — с издевкой произнес Щербаков. — Что ж это за ответ?
— Читайте резолюцию конференции. Там черным по белому записано: политическую линию гэка считать правильной. Кстати, Малкин с Сербиновым тоже голосовали за эту резолюцию. И потом, посудите сами: если бы я был связан с Рыбкиным — меня бы арестовали еще тогда, в тридцать шестом, и вам в тридцать восьмом не пришлось бы потеть, высасывая компру из пальца. В-третьих, в контрреволюционном заговоре со Жлобой я не состоял и никаких покушений ни на кого не готовил. В-четвертых, ни право-, ни левотроцкистской организации в горкоме партии не было и быть не могло. Поименованные здесь коммунисты Литвинов, Ильин, Галанов, Матюта, Войнова, Гусев и Борисов — честные, принципиальные, преданные делу Ленина-Сталина люди.
— Ну надо же! — с едкой ухмылочкой просипел Щербаков. — Каких людей подозрением осквернили!
Чем же тогда объяснить, что эти честные, принципиальные люди пытались организованно сорвать избрание в городские и краевые руководящие органы партии сотрудников НКВД, тоже, между прочим, ничем не запятнанных?
— Именно тем, что они принципиальные люди. Выступление против кандидатур, которые, с их точки зрения, не достойны быть избранными в руководящие партийные органы — их уставное право, и мне непонятно, почему следственные органы вмешиваются в Сугубо партийную сферу деятельности? По мнению подавляющего большинства, Сербинов и Шашкин, а я понял так, что вы о них печетесь, — чуждые партии люди, неизвестно как получившие из ее рук неограниченную власть.