Корм вампира
Шрифт:
Ответ, разумеется, "никак"!
Только если от "ЗаПоршивца" останется лишь верхняя рубашка…
…Светлана, узнав, что на вопросы отвечал не 17–18 летний парнишка, а взрослый лоб, схватилась за голову, а проштудировав мою трудовую книжку, заодно и за сердце. Положение "выпрямил" Синицын, едва ли не в приказном порядке потребовавший, чтобы я "подписался" на военкафедру.
Институт готовил кадры для флота торгового, но… ВМФ это такая странная сила, где порядок ценится выше, чем чистота в хирургии.
Ну, и доплачивает,
Но и спрашивает — будь здоров!
Оказавшись в общаге, среди вырвавшихся на волю молодых орлов и орлиц, я самым прямым волчьим воем взвыл! И борзые они сверх меры и права качают так, что только уши сворачиваются в трубочку!
Может, именно оттого и сошелся я с нашим комендантом, кап-три Алексеевым, грозным и громким мужиком, способным ударом кулака сплющить алюминиевый чайник, а его крышку — вывернуть наизнанку, внутрь "пимпочкой".
Словом, прижился я и в общаге, и институте. Помогло и пекарское прошлое — спать в полглаза; и компьютерное — шариться в инете в поисках дополнительной информации.
Через полгода, избавившись от залетных, приструнив строптивых и пнув ленивых, институт заработал на полную катушку, втюхивая в нас познания такими методами, о которых я, в своем каганате и представления не имел.
Четыре моих соседа по комнате, некурящие "ботаники", влетающие во все тяжкие в первые месяцы, сменили свои факультеты и замерли, решая для себя, оставаться или убегать.
И тут меня подставила Светлана, попросив поговорить с молодыми.
Поговорил, потом еще и еще раз…
Так и не заметил, как наша комната стала неким подобием комнаты психологической разгрузки, а я… Воспитателем "детского сада".
Кап-три, знакомый с Синицыным, сдал меня с потрохами и, в дополнении к обычному курсу молодого бойца, морпех устроил мне поездку к флотским психологам, на собеседование…
Так я и загремел, как говорилось в одном советском фильме, под "панпары", на расширенное обучение.
Пока мои однокурсники "полировали" трюмы, раскладывая в них грузы и отрабатывая логистику, моя голова пухла от психологии, физиологии, химии и биохимии…
На боевого пловца-аквалангиста я совершенно не годился по причине омерзительной реакции, а вот на психолога… С "умением нырять", как шутил Синицын, очень даже вполне годился.
По лету, Алексеев устроил меня на модифицированный "проект-376" и находился я, под самую макушку, по горько-соленой воде, то сочно-синей, а то — черной, как самые лучшие чернила.
Местный "ныряла", научил меня плавать с аквалангом, а потом и просто — плавать.
Неторопливое парение в толще совершенно не теплой воды, красный бакен, обросший слоем рыжих, мелких водорослей и дикая паника, что я, что-нибудь да забуду или сделаю не так — вот что сохранилось у меня в голове от моего первого погружения.
Потом было второе, третье и
Как-то не заметно для себя я стал называть город "своим", изредка сравнивая с городом детства и убогой юности, потраченной на сожаления и метания.
В общагу я вернулся в трескающихся от раздавшихся вширь плеч, шмотках.
Пришлось менять гардероб.
Из принципа, вещи взял светлые и яркие.
Чем и привлек к себе внимание первокурсницы Анастасии, ругавшейся с Синицыным, не пускавшим ее на кафедру.
Ничего не придумав умнее, она апеллировала к моему голосу разума.
Вот только разум, в тот момент, тихо плыл по гладким волнам, любуясь 17-ти летней девчонкой, с отличной фигуркой и зелеными глазами, метающими молнии праведного гнева в моего преподавателя.
Выслушав наши совместные "доводы разума", Павел Перлович ткнул меня указательным пальцем в грудь и дальнейшая моя жизнь круто изменилась после его слов.
— Умный такой? Так вот и бери шефство… Только помни, умник — вылетит она… И ты следом полетишь, банным веником!
Именно за бурную фантазию и словесные изыски, прозвали Павла Петровича Синицына, Павлом Перловичем.
Настька оказалась совершеннейшей и невозможнейшей, авантюристкой.
Пробивная, до разваливания несущих стен, упрямее осла в достижении цели, она достала меня уже через неделю! Оказавшись заселенной в комнату прямо над нами, умудрилась дважды залезть к нам в комнату, через открытое окно, когда я пытался честно взять тайм-аут и привести конспекты в порядок.
Между прочим, я ведь и для нее старался, подозревая, что Синицын развернется от всей души, устроив девочке полную погрузку.
На мое счастье, была у Насти и самая большая слабость, которая была мне искренне симпатична, глубоко мною понимаема, но очень отрицательно, я бы даже сказал, в штыки встречаемая всеми кадровыми морскими офицерами нашего института.
Настена оказалась самой зловредной "совой", что я встречал в своей жизни!
К ноябрю, нас с ней, уже кроме как "женихом и невестой" никто и не называл, а "залетных", что распушили перья на Татьянин день, вежливо предупредили, что девушка занята.
В тот же день Настька устроила мне скандал, обозвала "замшелым патриархистом, то есть патриархаиком и вообще" и вышла вон из собственной комнаты в общаге, громко хлопнув дверью.
На следующий день я познакомился с ее милыми братьями-погодками и комендант, милейшей души человек, сперва свернул мне, слегка, челюсть, а потом обеими братьями пошкреб стены и помыл пыльные полы, приводя наше состояние к единому знаменателю.
Оба мичмана, чертыхаясь, бегали на улицу за снегом и льдом, и мучительно долго, на пальцах, объясняли мне политику партии и правительства, в отношении их младшей сестры.