Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. (c иллюстрациями)
Шрифт:
Самым безошибочным клеймом класса англичане считают язык. Отношение к выговору человека как к указателю его социальной принадлежности является важной особенностью английского общества.
Исключительную роль в данном случае играет обретенное произношение. Его не следует смешивать со стандартным, то есть, попросту говоря, правильным. Стандартное произношение свидетельствует о культуре человека, об определенном уровне полученного им образования. Обретенное же произношение указывает на принадлежность к избранному кругу. Этот особый выговор можно обрести лишь в раннем возрасте в публичных школах, а затем окончательно отполировать его в колледжах Оксфорда и Кембриджа. Откуда бы ни был родом обладатель «старого школьного галстука», его речь всегда носит отпечаток юго-востока страны, где расположено большинство публичных школ, а также
Однако обладать таким выговором вовсе не значит говорить по-английски безукоризненно правильно и тем более – излагать свои мысли четко и ясно. Британия, возможно, единственная страна, где дефекты речи и туманность выражений служат признаками принадлежности к высшему обществу.
На взгляд лондонских снобов, абсолютно правильная речь неаристократична: человека могут принять за актера, за диктора Би-би-си или, чего доброго, за иностранца. Более пристойным и изысканным считается мямлить, заикаться и вообще изъясняться несколько косноязычно. Словом, речь человека доныне остается для англичан самым безошибочным индикатором его социальной принадлежности. «Пигмалион» Бернарда Шоу посвящен прежде всего именно проблеме классовых различий и своеобразной языковой форме их проявления в британском обществе.
Почему у англичан столь обострено чувство общественной иерархии? Почему у них столь живучи сословные различия и предрассудки? Почему социальный апартеид так глубоко пронизывает весь их образ жизни?
Не приходится сомневаться, что эти черты сознательно культивируются в народе теми, кто держит в своих руках бразды правления и потому заинтересован, чтобы каждый четко знал свое место на общественной лестнице и строго его придерживался. Но, формируя выгодные для себя традиции и нормы поведения, власть предержащие апеллируют к некоторым конкретным особенностям жизненной философии англичан, в своекорыстных целях спекулируют на этих национальных чертах.
Британские правящие круги, например, издавна стремятся навязать народу выгодную себе трактовку таких потенциально опасных для устоев власти понятий, как свобода и равенство. И надо признать, что тут они во многом преуспели. Именно в результате подобных усилий англичанину подчас свойственно понимать свободу прежде всего как свободу выбора или как свободу предпринимательства, а равенство – прежде всего как равенство возможностей или как равенство людей перед законом.
Ставка здесь – и, надо сказать, небезуспешно – делается на самый подход к жизни. Англичане инстинктивно чураются какой-либо регламентации, считая ее вмешательством в естественный ход вещей. Идеалом их жизненной философии можно назвать беспрепятственное развитие индивидуального. Они исходят из того, что все живые существа – люди, растения, животные – не только принадлежат к разным видам, но и внутри каждого вида отличаются друг от друга индивидуально, в этом смысле природа не знает равенства. Причем только свободное естественное развитие способно наиболее полно выявить черты индивидуального своеобразия.
Такова, стало быть, благодатная почва для представлений о том, что свобода от постороннего вмешательства и равенство возможностей вовсе не исключают определенной иерархии среди живых существ, которая налицо в природе и потому, мол, естественна и в человеческом обществе. Англичанина, обладающего подобной жизненной философией, легче убедить в том, что всех людей нельзя ставить на одну доску, как нелепо равнять гончую с овчаркой или скаковую лошадь с ломовой.
Английская элита рассматривает себя как породистый класс, который под воздействием таких факторов, как наследственность, традиции, воспитание, лучше других подготовлен для управления страной; как особый сорт людей, специально предназначенный стоять у кормила власти. Устойчивость британского истеблишмента в значительной степени умножается тем, что многие представители других классов инстинктивно разделяют подобную точку зрения.
Одни люди заведомо принадлежат к породе руководителей, другие к породе руководимых – не нужно думать, что подобный взгляд ушел в прошлое вместе с эпохой королевы Виктории. Он доныне бытует на Британских островах – и не только в темных закоулках человеческого сознания, но вполне открыто, на страницах газет. Хочется проиллюстрировать это статьей видного публициста солидной газеты.
«Бесклассовая Британия не сработает» – гласит заголовок в «Санди телеграф» от 7 августа 1977 года. Автор воскресного
Итак, сословные различия оказались в Англии более стойкими, социальный апартеид – более глубоким, чем в других западноевропейских странах. Однако британская элита сумела в нужный момент избежать превращения в замкнутую касту и тем самым продлить свою жизнеспособность.
Вплоть до XVIII века английский правящий класс почти целиком состоял из крупной земельной аристократии. Благодаря праву первородства она из поколения в поколение сохраняла размеры своих владений и лишь в редких случаях дополнялась особо выдающимися политиками и полководцами, которым жаловались не только титулы, но и поместья.
С развитием торговли и промышленности влияние старой земельной аристократии, казалось бы, должно было пойти на убыль. Однако она сумела сохранить его, принимая в свои ряды тех, кто карабкался вверх по социальной лестнице. Это был исторический компромисс, благодаря которому английская аристократия не капитулировала перед новым классовым соперником – буржуазией, а удержала за собой положение законодателя нравов правящей элиты. Она распахнула дверь перед теми, кто был готов подкрепить своим богатством и влиянием позиции аристократии в обмен на желанную возможность смешаться с нею. Однако проникнуть в этот круг избранных всегда было можно лишь при одном непременном условии: приняв стиль, традиции и нормы поведения, сложившиеся у элиты общества на протяжении предыдущих веков. Аристократия, таким образом, омолаживалась притоком свежей крови, оставаясь наследственной кастой лишь в смысле своего образа жизни.
Такой метод «укрощения строптивых» – допуском их в элиту общества – британские правящие круги давно научились применять и для нейтрализации своих классовых противников. Не счесть примеров, когда ревностного ниспровергателя устоев, ярого противника капиталистической эксплуатации вдруг перестают третировать как фанатика, а, наоборот, берут его в пылкие объятия, осыпают почестями, поднимают на пьедестал и в конце концов делают из него безопасного и покорного члена истеблишмента.
Трактуя свободу как «свободу выбора», а равенство – как «равенство возможностей», британская элита умудрилась приспособить эти грозные для эксплуататоров понятия на потребу хищнической идеологии частного предпринимательства.
По американским традициям, как равенство возможностей, так и равенство условий тесно связаны с идеей свободы. В Британии же эти два понятия гораздо легче разделяются и подчас даже противопоставляются. Там всегда находились люди, отрицавшие равенство как нечто практически недостижимое и даже морально нежелательное. Свобода же, понимаемая в рамках порядка, издавна почиталась главной из британских общественных добродетелей.