Корни неба
Шрифт:
– Все в порядке?
– Отлично.
Форсайт обернулся лицом к холмам и сделал им широкий приветственный жест - издевательский и слегка театральный; он был пьян уже с десяти часов утра.
– Минута прощания! Я отпраздновал это событие заранее... Когда покидаешь проклятое отродье, которое подарило одновременно "гениального отца народов", атомную радиацию, научило "промыванию мозгов" и "чистосердечным признаниям", чтобы наконец-то зажить на лоне природы, можно себе позволить напиться...
Морель не слушал. Он взял руку Минны в свои и смотрел на нее с искренней добротой и нежностью во взгляде.
– Спасибо. То, что вы для нас сделали, очень смело, очень
Он улыбнулся.
– И вообще, добрые намерения стоят дороже чего бы то ни было. Но вам будет нелегко,
– Знаю.
– Потребуется какое-то время... Он засмеялся.
– Охрана природы - не совсем то, что теперь занимает политиков. Но народ в ней заинтересован. Он горячо сочувствует тому, чего мы добиваемся, и, кажется, все газеты об этом пишут. Значит, цель будет достигнута. Новая конференция по охране фауны и флоры соберется через две недели, и я берусь привлечь самым... наглядным образом внимание к ней всего мира. Они там будут вынуждены принять необходимые меры. Не то нам придется по-прежнему... проявлять терпение...
– Я не тороплюсь.
– Имейте в виду, вы можете вернуться когда захотите. Они вам ничего не сделают. Не посмеют. Знают, что общественное мнение на нашей стороне.
Минна рассказывала о первых минутах их встречи так оживленно и радостно, что красноречивее всего говорило о том, что она тогда чувствовала. Прервав на миг свой рассказ, она поднесла к губам рюмку и сказала, опустив глаза и улыбаясь чуть загадочно:
– Он понял, что я люблю животных, может, не меньше, чем он...
В конце деревни стояла хижина просторнее других: утрамбованная площадка перед входом, различные пристройки. Дверь сторожил негр в шортах и рубашке защитного цвета, с фетровой шляпой на голове и автоматом в руках; он что-то нежно шептал автомату и тем слегка испугал молодую женщину. Морель, заметив, сказал:
– Он, в сущности, вор. Сбежал из тюрьмы в Банги, но мы с ним подружились...
В полутьме хижины без окна она увидела тучного, седоватого человека в полурасстегнутых брюках, который нервно обмахивался японским веером, не так для того, чтобы спастись от жары и от мух, как умеряя свой страх, который читался на его смуглом лице и во взгляде, полном мольбы. Увидев входящего Мореля, он замахал веером, как вентилятор крыльями, поднялся, из уважения к даме застегнул штаны и ничуть не удивился, узнав в ней барменшу из "Чадьена" - как видно, он уже не в силах был удивляться чему бы то ни было.
– Месье Морель, - сказал он, - дальше так продолжаться не может. Вот уже четыре дня, как вы меня держите узником в моем собственном доме, и я вынужден просить вас уехать. Я не хочу неприятностей с властями. Я не могу мириться с тем, что мой склад превращают в штаб бандитской организации. Черный, который стережет мою дверь, вооруженный, должен уточнить для порядка, автоматом, - один из самых известных негодяев в ФЭА и ведет себя со мной совершенно недопустимо. У меня прекрасная репутация, я один из тех, кто во время войны материально и морально способствовал присоединению колонии к союзникам. Я не желаю, чтобы обо мне говорили, будто я помогаю террористам, подстрекаю к бунту и потворствую иностранной агентуре, тем более что я араб и нас всегда обвиняют Бог знает в какой подпольной деятельности в Африке. Я прошу вас сейчас же покинуть мой дом.
Морель взял со стола кружку и выпил воды.
– Если во время войны ты был с союзниками, сейчас ты должен быть с нами, - сказал он.
– Война продолжается. Должен ты хоть что-нибудь сделать для природы? Ведь это мы с
Веер лихорадочно заплясал над жирными щеками.
– Месье Морель, я не хочу с вами спорить, я не понимаю, каковы ваши намерения, и совершенно не в курсе того, что вы собираетесь делать, но вот уже четыре дня, как я вам твержу, что вы меня оскорбляете, считая, что я настолько наивен, чтобы поверить, будто суть тут в самом деле в слонах. Уверяю вас, месье Морель, я не идиот, далеко не идиот, а трое моих сыновей в настоящее время получают в Париже самое лучшее образование.
– А в чем же, по-вашему, суть?
– Не знаю, месье Морель, в чем суть, и знать не желаю. Политикой я не занимаюсь.
– Конечно, не занимаешься, - сказал Морель.
– Но тем не менее мы нашли под твоей крышей пятьдесят с лишним тонн слоновой кости, распиленной на кусочки, которые потом положат в горшки, контрабандой провезут через границу и погрузят на судно у берегов Занзибара.
– Эту слоновую кость мне принесли туземцы. Она была вполне законно спилена в лесу с павших животных. У меня есть люди, которые обыскивают лес в поисках мертвых слонов. Мы не охотимся. К тому же, месье Морель, я попрошу мне не тыкать.
– Ты меня обижаешь, - сказал Морель.
– В ста километрах отсюда чаща буквально опустошена огнем на протяжении сорока километров, и я уверен, что ты тут ни при чем. Несколько ночей я не мог спать, такой адский шум подняли в русле Ялы обожженные животные, прежде чем сдохнуть. Если ты осмотришь, как это сделал я, дно Ялы, то увидишь, что оно перекопано слонами, которые катались по земле, чтобы меньше страдать от ожогов... Но это еще не все...
– Месье Морель, я снова прошу вас меня не оскорблять... Вы не имеете права...
– ...Это еще не все. У меня в портфеле официальные отчеты следственных комиссий... Кое-что там должно тебя заинтересовать... Никто никогда не видел, чтобы твои носильщики возвращались в деревню, откуда их наняли...
Веер судорожно задвигался.
– Вижу, ты меня понял. Известно, что человек моложе сорока лет продается в оазисах, точнее говоря, на базаре в Лице, за полторы тысячи реалов, а паренек хорошего сложения лет пятнадцати, с девственным задним проходом может потянуть и на четыре тысячи реалов... Официальные цифры, добытые комиссией Объединенных Наций по борьбе с работорговлей... Ничего удивительного, что ваши парни так и не возвращаются домой. Вы отправляете их на ваших парусных лодках вместе со слоновой костью, - тем, кто из них мусульмане, сулите паломничество в Мекку... Разве это не дает мне право обращаться с тобой как с последним из мерзавцев, а? Тут Минна впервые заметила в полутьме у глинобитной стены фигуру под белым покрывалом, - то укутывало шею и плечи; когда человек подбоченился и заговорил, гортанно и отрывисто, она увидела его желтоватое лицо с двумя полосками черной бородки, протянувшимися ото рта к подбородку. Слова, как видно, были руганью, потому что компаньон явно смутился и веер заходил еще быстрее в его руках.
– Что он сказал?
– спросил Морель.
– Неважно, месье Морель.
– Что он сказал, ведь он не трус?
– Он посылает вас на съедение псам. Морель улыбнулся.
– Вот это мило. Раз такой совет исходит от него, он мне наверняка когда-нибудь пригодится. Как его зовут?
– Изр-Эддин.
– Скажи ему, что каждый раз, когда я встречу паршивую собаку, я ей скажу, что меня к ней послал старейшина их племени Изр-Эддин.
– Месье Морель, - сказал делец, обиженно обмахиваясь веером, - у нас есть поговорка, что слова быстро вылетают, но медленно возвращаются.