Корни травы
Шрифт:
–Да, – соглашалась она с кем-то, – айя, да, да, – после чего завизжала и стала что-то тараторить. Словно огромная белая летучая мышь, кружилась она по кругу, как крыльями, размахивая в свете костра белой накидкой.
– Я говорил вам, говорил! – воскликнул Джо Бек, с трудом удерживая себя на стуле. – Она ушла!
Первые взрывы экстатической речи донеслись от Матери Андерсон, которая неслась по кругу в стремительном порыве, раскачиваясь взад-вперед, пока не упала наконец на руки ближайших зрителей. Какое-то время она лежала без движения. Айван наблюдал за женщиной. Он ощущал движение своего тела, но сами танцующие слились для него в одно неразличимое пятно. Великая сила сотрясла пожилую женщину. Ее грудь отяжелела, дыхание вырывалось изо рта сдавленными глухими порывами.
– Пастырь Андерсон, – пробормотал Маас Натти, одобрительно кивая.
Пастырь Андерсон приходился Матери Андерсон дедом и умер пятьдесят лет назад. Светило культа Покомании, когда-то он был знаменитым лекарем и прорицателем, и его голос в подобных церемониях нередко звучал первым, а то и вообще единственным. Иногда он приносил людям вести от их пропавших родственников, иногда предсказывал бедствия. Иногда бубнил что-то, как пьяный, так что понять его было невозможно. Сейчас он говорил об урагане с моря, который приближается, хотя тому нет явных свидетельств: он разрушит несколько домов, но все люди останутся живы. Рыбакам был дан совет на ближайшие месяцы, выходя в море, внимательно приглядываться к луне, особенно когда она на ущербе. «Да, – проговорил он, – мисс Аманда уже здесь и всем довольна. Всем, кроме одного…» Его голос стал затихать, и тогда заголосил и отправился к духам другой танцор. Мать Андерсон лежала без движения. Ее привели в чувство, дали понюхать пахучей соли. Она чихнула, села, выпила немного воды, прошла, поддерживаемая своими сестрами, к сидящим и уселась на свое место.
Айван не прекращал танца, хотя с удивлением обнаружил, что его интерес стал совсем отстраненным. Когда к духам отправилась вторая женщина, он почувствовал вдруг озноб: от обильного пота ему стало холодно. Его одолевала тревога, он прекратил танец и пошел искать Маас Натти, чтобы побыть рядом с ним. Переживание благости бытия и уютного внутреннего тепла куда-то исчезло, и внезапно его обуял страх.
–Постой, постой, ты, кажется, тоже стал танцором поко, – стал поддразнивать его старик. – Я уже ждал, что и в тебя вселится дух.
Заметив, что мальчик дрожит, он укутал его своим черным плащом и налил немного рома. Алкоголь так и загорелся у мальчика в животе, озноб прошел, но чувство тревоги по-прежнему не оставляло. Женщина, путешествующая в духе, замерла, однако ничего не сказала. Она просто стояла без движения с перекошенным в застывшей улыбке лицом.
–Смотри на Изика, – в предвкушении прошептал Маас Джо.
Безумец вошел в круг. Он не танцевал, не бился в экстазе и вообще ничего не делал, а просто медленно прошел в центр круга, но все смотрели на него. Проходя мимо путешествующей женщины, Изик торжественно поклонился ей, и было в его походке что-то комичное и очень знакомое. Что именно Айван определить не мог. Рот Изика был открыт, но он не улыбался. Его лицо было искажено, в мерцающем свете было видно, что оно враз постарело: глубокие морщины прорезали кожу вокруг глаз и рта.
–Господи Боже мой – да ведь это мисс Аманда, – хрипло прошептал Джо Бек.
И впрямь это был голос его бабушки – Айван ни с кем не мог его спутать. Поначалу это был дружелюбный, немного официальный голос, каким она говорила, приветствуя знакомых на общинных торжествах. Она сердечно обращалась ко всем по именам, ободряя и благодаря присутствующих и более других Маас Натти, который после ее слов заплакал навзрыд. Она сожалела о тех, кто отсутствует, особенно о своей единственной дочери Дэйзи. Она хотела бы, сказала она, подарить Мирриам свои золотые сережки, но сейчас они уже в могиле. Не сможет ли, Маас Натти?… Да, ответил он, я смогу это сделать. Матери Андерсон она обещала нескольких куриц, остались ли они еще? Пусть Маас Натти поблагодарит мисс Иду за рис,
Безумец замолчал, он обходил круг и пожимал руки, двигаясь с той статью и грацией, которую пожилая женщина никогда не теряла. Затем его голос изменился. Он стал скрипучим, в нем зазвучал металл – этот мрачный раздраженный голос Айван прекрасно знал.
–Айван, внук мой! Где он? Ушел уже? Ушел?
–Нет, нет, – ответили люди, – он здесь, как же вы его не видите?
Айван неохотно приблизился к краю круга. Он чувствовал, как набухает его голова и слабеют колени.
–Вот он здесь, рядом со мной, – громко выкрикнул Маас Натти.
Айвану захотелось бежать, и, несмотря на руку, которую Маас Натти успокаивающе положил ему на плечо, он так бы и сделал, если бы безумец приблизился к нему еще на один шаг. Но Изик просто уставился на него невидящим взглядом и заплакал, ударяя себя в лоб ладонью – жест, свойственный женщинам в момент отчаяния.
–Ааиее! Дитятя мой, дитятя! Дитятя мой. Огонь и пальба! Пальба и кровь! Кровь и пальба!
Войооо, войооо. – Безумец рвал на себе одежды и плакал.
Вскоре его голос снова стал холодным, без всяких эмоций:
–Вот идет сновидец…возьмем и убьем его… и тогда мы увидим… что станется со снами его. Да, увидим, что с ними станется… Вот они, мужи молодые, мечтатели мечты и сновидцы снов своих… Ибо где нет снов, там люди погибают…
Айван почувствовал, что старик рядом с ним словно окоченел. Мальчик слышал, как тот перестал дышать и издал что-то вроде стона. Худая рука Маас Натти еще крепче сжала его плечо.
– Говори понятнее, прошу тебя. Говори понятнее, – умолял старик.
Но Изик больше ничего не сказал. Он застыл в позе глубокой скорби, раскачивая головой и громко рыдая. Послышался шепот сочувствия, хотя причина несчастья духа была не совсем ясна.
–Бедняга!
–Господи, за что такие наказания?
–Оие, миссис, вот оно горе горькое – всем напоказ.
Барабаны звучали теперь как отдаленный аккомпанемент. Изик горько плакал, и люди сочувственно перешептывались. Немного спустя его поведение резко изменилось. Он выпрямился; морщины на лице исчезли. Он принялся залихватски танцевать и резвиться в идиотской пляске, полной гротескных жестов и бессмысленных поз, смеяться, хихикать и время от времени похлопывать себя по голове. Пожилая женщина снова затряслась в конвульсиях и без чувств рухнула на землю. В этот момент Изик прервал танец и своей обычной походкой с безмятежной улыбкой на лице вышел из круга. Ни на кого не глядя, хотя все глаза были устремлены на него, он подошел к костру и взял порцию жареного козьего мяса и рис мисс Иды. Рис считался особым деликатесом, поскольку не рос в горах, и безумец отказался от бананов и ямса. Он казался единственным среди собравшихся, кого события этой ночи никак не затронули.
Снова забили барабаны, на этот раз довольно небрежно. Когда стало ясно, что никто больше танцевать не будет и ни один дух больше не приблизится, Бамчиколачи прекратил игру. Он взял свой барабан, поклонился Маас Натти и ушел в темноту. Его помощники остались: они угощались и рассказывали истории о чудесах, которые – чему они свидетели – происходили в тени мистического барабана их вожака.
Предполагалось, что главное празднование – песнопения, загадки, соревнования во «вранье Девятого Дня» и угощения – продлится до восхода солнца, но явление даппи покойницы окутало происходящее мрачной пеленой. Все только и говорили об этом загадочном прорицании несчастья и о его возможном смысле. Айван догадывался, что только о нем сейчас и говорят. Даже Маас Натти изрядно поник и выглядел погруженным в дурные мысли. Положение можно было бы еще спасти, поскольку оставалось немало народу и изрядно еды и питья, благодаря чему праздничный дух начал подниматься, как вдруг жеребец громко заржал, сорвался с привязи и, фыркая, поскакал галопом по маленькому двору. Он свалил котел, стоявший над огнем и сломал несколько шестов, поддерживающих навес, после чего перемахнул через низкую каменную ограду и, цокая подкованными копытами, ускакал по дороге.