Корни. О сплетеньях жизни и семейных тайнах
Шрифт:
Эта семья – самый крупный эксперимент, в котором мне доводилось участвовать, эксперимент под названием «Как ты кого-то впускаешь?».
– Отопри дверь, – снова говорит он. – Пожалуйста.
Я поворачиваю дверную ручку. Открываю. По-моему, это лучшее определение любви.
аквапарк
Мой телефон зазвонил, когда мы сидели на пляже в аквапарке Вестлейк-Вилли с жирными от масла руками и объедались жареными креветками и соленой рыбой. Он звонил весь день, пока наш караван из семи велосипедов катил по проселочной дороге под ярким солнцем. Один раз я взглянула на экран – звонок издалека, из Португалии.
Наконец, оказавшись на берегу, прежде чем войти в озеро, где покачивались многочисленные надувные игровые комплексы, я остановилась и ответила.
Алло, алло, Кио, это Кио?
Из трубки доносился мужской голос. Мягкий и дружелюбный. Бородатый мужчина по имени С., ветеринар.
Человек, которого вы ищете, был моим отцом. То есть он был нашим…
На гигантской горке колготились дети, по очереди скатываясь в воду. Три девушки на пирсе отрабатывали прыжки в воду с элегантным сальто вперед. Кукуруза на гриле и озерная вода, воздух с легкой примесью выхлопных газов. Старик продавал жареные сосиски. В крошечных динамиках громко пел Боб Марли. Было очень плохо слышно. Я пошла на парковку.
…теперь слышите?.. Кио, послушайте, я ужасно рад сообщить вам, что вы моя сестра.
Я недоверчиво слушала, медлила, пыталась угадать, не последует ли за этим какой-то подвох. Вы уверены? Я сохраняла самообладание, в то время как мою шею и щеки заливала волна жара и бикини впивался в ребра.
Вот так просто, здесь и сейчас, оказалось, что у меня есть братья. Четверо. Двое доступны для знакомства. Двое, по неясным мне причинам, недоступны, их контакты с семьей проследить невозможно. Мы охватили не одно поколение. Рождены с 1963 по 1981 годы; проживаем в Фаро, Лондоне, Шанхае… С. – единственный ребенок от пятого и последнего брака своего отца. Нашего отца.
Он умер в 2002 году. Но я уверен, что он хотел бы с вами познакомиться, – вежливо повторил С. под конец нашего долгого телефонного разговора.
Я дважды прошлась из конца в конец парковки. Подобрала несколько укатившихся пляжных мячей и забросила их на площадку. Схватилась за голову и немного походила кругами. Потом вернулась к своей компании и рассказала, что со мной случилось, стараясь осмыслить слова С., когда произносила их вслух. Мой муж шагнул вперед, обнял меня за плечи, потом взял в ладони мое лицо. Сыновья сказали: Погугли его! Погугли!
Друзья крепко обняли меня и оставили одну на пирсе, кружа поодаль на манер добрых маленьких спасателей, пока я выискивала информацию в телефоне. Уверена, С. нелегко было признать, что его отец в сорок пять лет мог согласиться стать анонимным донором спермы. Мне в это верилось с трудом. Он упомянул после минутной заминки девочку, которую воспитывал и помогал растить его отец, когда они переехали в Португалию. «Может, он помогал вашей маме из соображений еврейской солидарности», – сказал он, объясняя отцовские порывы благотворительности.
В сети нашлось только три фотографии моего отца. Я рассматривала их, едва дыша. Темные волосы, усы. Солнцезащитные очки. Галстук. Снимки казались нечеткими,
Севшая на пирс чайка каждые несколько секунд поворачивала голову, чтобы получше меня разглядеть. Я смотрела, как на дальнем конце пирса мои сыновья пританцовывают со своим шестилетним «крестным братом».
Брат. Для моего слуха это звучало странно.
Опоры для ног на гигантской надувной горке были скользкие, и я видела, что мой крестник, стоя внизу, прикидывает, насколько рискованно лезть наверх. Из динамиков доносилась песенка «Old Marcus Garvey». В синем небе парили чайки, словно кто-то скомандовал им: ФОКУС. Две девочки лет одиннадцати-двенадцати удобно устроились на огромном тюбинге и медленно кружились в слабом течении. «Да, это лето у тебя не самое счастливое», – сказала та, что поменьше. «Не говори», – ответила ее подружка.
какой он был?
Он был сыном беженцев-евреев.
Он сменил имя.
У него было пять жен, о которых мы знаем.
Третий и четвертый из пяти его браков были заключены с японками.
У него было по меньшей мере четверо детей, о которых мы знаем.
Он был английским автогонщиком («Формула-1», Гран-при Италии).
Он пользовался успехом у женщин.
Одна его книга – об автогонках – опубликована, он написал еще одну о путешествиях, но издатели ее не взяли. («Она опередила свое время», – шутил он.)
Самостоятельно учился игре на фортепьяно.
Торговал ювелирными изделиями, открыл то ли один, то ли два ресторана.
Последние годы жизни провел в Алгарве, бренчал на пианино, воспитывал дочку.
Кое-кто считал его плейбоем.
Любил курицу под соусом пири-пири.
Про чересчур важничающих людей говорил «задрот» или «фря».
Предпочитал майонез и кетчуп оливковому маслу с бальзамическим уксусом.
Любил хрен.
Заработал диабет, прятал в ящике стола печенье, таскал из ресторанов Garfunkel’s пакетики с сахарином.
Обожал собак.
Занимался благотворительностью и верил в тиккун олам – исправление мира.
И, возможно, в то, что людям можно помочь за счет донорского оплодотворения.
Терпеть не мог фотографироваться и не любил говорить о прошлом. Вообще не любил.
конфиденциальность
«Но вы же не собираетесь обо всём этом писать?» – спросил С. под конец нашего телефонного разговора.
Его вопрос прозвучал неожиданно и уколол мою совесть. Он что, считает меня какой-то пронырой, которая всё мотает на ус и всюду видит дармовой материал для своих сочинений? А литературу и журналистику – пустым занятием для бестактных людей? Он в мягкой форме запрещает мне писать? Что зависит от моего ответа, притом что я сама для себя его еще не сформулировала?