Корни. О сплетеньях жизни и семейных тайнах

Маклир Кио

Я ждала. Разглядывала в зеркале свои уши с длинными мочками.

«Вы не помните ничего необычного или кого-то, кто показался вам необычным в детстве?» – поступил вопрос от моего ангела.

апрель 2019

3. сэймэй

(чистый свет)

купюры

В апреле, когда стояла теплая, ясная погода и всё вокруг необратимо зазеленело, я предложила маме посидеть в саду. Я все дни напролет чего-то ждала – казалось, мы находимся в зале ожидания, но, возможно, я встречаю того, кто находится тут же, рядом со мной. Стоило мне попытаться заговорить прямо, в мамином голосе

почему-то начинали звенеть стальные нотки, чувствовалось сильное желание защититься. Сидя с ней в саду, я решила не усложнять ситуацию: Давай просто наслаждаться хорошим деньком, яркими красками, глазеть на прохожих и их собак. Мама спрятала руки в лежавшую у нее на коленях леопардовую сумку LeSportsac.

Вскоре после того, как я рассказала ей о результатах моего теста ДНК, она стала носить в своей нейлоновой сумке пластиковые файлы с фотографиями. Ей начали сниться разные моменты из ее юности: вот она прикорнула у пруда рядом с домом ее матери и лежит щекой на теплом мху; вот она продает мороженое на рыбном рынке Цукидзи в Токио, и солнце светит ей в лицо. Она пересказывала мне свои сны чуть ли не ежедневно, а я внимательно слушала и понимала, что расспросами о моем рождении я словно открыла каналы ее прошлого.

Большинства фотографий из ее запасников я либо никогда не видела, либо видела их мельком. На многие годы закопанные в маминых архивах, никак не упорядоченные, они хранили историю ее жизни до моего рождения. Теперь они пробивались на свет божий из тайных хранилищ в ее квартире, рассказывая о семи бездетных годах брака моих родителей. «Летели те дни весело и беззаботно или тянулись в ожидании чего-то?» – гадала я.

Вот она в бикини, картинно разлеглась на капоте автомобиля; ест итальянскую еду на многолюдной веранде ресторана; позирует босиком на груде камней перед греческим храмом с дорическими колоннами и кариатидами, отражающимися в заиленной луже.

Иногда она задерживает взгляд на одной из фотографий и цокает языком, будто счетчик Гейгера, и я понимаю, что нам попался особенно яркий эпизод. Какие воспоминания навеяла ей эта ее игривая поза, эти желтые шорты с ажурным топом на фоне клумбы с роскошными каннами?

– Что ты так вцепилась в эту фотографию?

– Сама не знаю, – ответила она.

Я спросила маму, может ли она перебрать в памяти фото с пейзажами и выбрать самый красивый, по ее мнению. Она взглянула на меня – серьезно ли я? – и указала на фотографию, где она в красном коротком платье с цветочным принтом сидит на балконе, с которого открывается вид на Эйфелеву башню. У нее аккуратная короткая стрижка, она отвернулась от камеры.

цветочные карты

У меня есть фото родителей в Токио, снятое в начале шестидесятых. Папа – бледный длинноногий англичанин – работал тогда «корреспондентом Canadian Broadcasting Corporation [4] на Дальнем Востоке». Мама была двадцатитрехлетней студенткой, изучала искусство, интересовалась модой и тусовками и не интересовалась правилами поведения. Она почти не говорила по-английски, но ей нравилось вертеться среди иностранцев. Младшую в семье, ее воспитывала овдовевшая мать и опекали шестеро старших сестер и братьев, которым ее кипучая, под стать солнечной, энергия казалась чем-то совсем непонятным. Старший из братьев настоятельно рекомендовал ей «не быть выскочкой». Трудно было бы ожидать, что она с ее привычкой всё оспаривать и нетерпимостью к респектабельности и «коллективному единству» останется жить в небольшом, консервативном и ксенофобском японском городе. Спустя двадцать лет я замечала, что она, в отличие от своих сестер, никогда не стоит по стойке «ноги вместе» и не носит «приличные» и практичные туфли.

4

Канадской телерадиовещательной корпорации (англ.).

Мой папа обратил внимание на мою маму, когда она играла в ханафуду. Ханафуда – это японский вариант покера, где в комбинациях используются цветы и растения разных видов. Мама играла ночь напролет – копила деньги, чтобы платить за квартиру. Отец, заядлый игрок, смотрел, как она распихивает выигрыш по карманам пальто. Бывают дни, когда ты встречаешь кого-то, кто явно пришел оттуда же, откуда и ты, – они оба описывали это примерно так.

Она сказала, что ее зовут Марико. Она выбрала себе это имя

в качестве творческого псевдонима; знакомые и близкие друзья обращались к ней так гораздо чаще, чем по ее подлинному имени – Йоко. В ее скудном английском и его плохом японском едва набралось с полсотни слов для общения. Однако они каким-то образом нашли свой собственный корявый язык для разговора с эканьем и меканьем, не настолько усложненного нюансами и разнообразной лексикой, чтобы копаться в прошлом. В те времена в Токио смешанные пары были еще большой редкостью. Когда они шли по улице, на них оборачивались. Однажды к ним привязались члены студенческого антивоенного движения Дзенгакурен, кричавшие им вслед: «Yankee go home» [5] .

5

Янки, отправляйтесь домой (англ.).

Когда они поженились и уехали в Лондон, мама превратилась в эксперта по импровизации. Если не удавалось добыть японские продукты, она обходилась местными. Не сумев найти работу, она переквалифицировалась в гида – водила японских туристов по городу (при этом вводила их в заблуждение) и однажды не один час проплутала с ними в тумане вокруг Тауэра. Представлялась «перевозчиком» вместо «переводчика». Недостаток знаний компенсировала обаянием. Каждое утро она затевала что-нибудь «на скорую руку». Показывала туристам «огни и тени» своего приемного города. Подружилась с другими художниками из числа японцев-экспатов и смело окунулась в свободную, нерафинированную творческую среду новой родины.

Прежде чем появилась я, мои родители прожили вместе семь лет. Через четыре года после моего рождения мы покинули Англию, перебрались в Канаду, и мама принялась импровизировать заново. Он скучала по друзьям и оживленной космополитичной среде, которую оставила в Лондоне и Токио. Ее английский по-прежнему был далек от совершенства, а будущее – неясно.

– Я думал, мы составим хорошую пару, – сказал однажды отец.

фотография

«Этот образ… мог бы существовать, кто-нибудь мог сфотографировать девушку, как фотографировали ее в другое время, при других обстоятельствах. Но такого снимка нет. Кому пришло бы в голову ее фотографировать?» [6] – пишет Маргерит Дюрас.

6

Дюрас М. Любовник / пер. Н. Хотинской и О. Захаровой. М.: ИД «Флюид», 2008.

пейзаж

Однажды в апреле, когда стояла теплая, ясная погода и всё вокруг необратимо зазеленело, я предложила маме посидеть в саду, и она показала мне фотографии, которые принесла в нейлоновой сумке, – и я поняла, что из всех этих снимков мне более всего интересны те, где мама запечатлена в каком-нибудь саду.

Мне всегда нравились фотографии женщин в общественных и частных садах – в садах, отвечающих общепринятым представлениям о роскошных райских кущах. Легкая изумрудная дымка. Неистовство бугенвиллеи. Ветки камелии и гряда холмов на заднем плане. Бросается в глаза тесная связь между жизнью растений и женственностью, но когда я смотрю на эти старые, отпечатанные с передержанной пленки фотографии, меня охватывает хищническое чувство, особенно если женщины в цветастых платьях, утопающие в буйстве листвы, будто сливаются с пейзажем, дразнят: попробуй выдернуть нас отсюда! Призрачная расплывчатость служит напоминанием: воспроизвести маму в этом мире, воплотить на бумаге ее черты и фигуру не так просто. Сколько я ни пыталась, всегда выходило не то.

* * *

Это были шестидесятые, поэтому композиция на фотографиях кажется более продуманной с точки зрения эстетики. Я так и не освоила искусство демонстрации своего тела, красивых очертаний, привлекательной геометрии, но мама будто изучила книгу о том, как быть соблазнительной. Как ставить ноги, как соблазнительно вывернуть и вытянуть стопы, как поднять руки и положить руку на бедро. Она знает, зачем нужна камера. Я вспоминаю еще одну специалистку по позам для постера – ее ближайшую подругу Ясуко, одну из «девушек Бонда».