Корниловец
Шрифт:
Два казака, сидя перед дверями купе, говорили о своём.
— Россия? — рассуждал донец со светлым чубом. — Конечно, держава была порядочная, а ноне в низость произошла. Ну и пущай. У нас своих делов много…
— Що балшавики думають? — вторил ему чернявый. — И що будэ совитска власть робиты? Зараз поперед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тильки б до рук попался. Та нехай ця власть подохнэ!
Солдат с забинтованной головой высунулся в коридор и воспроизвёл проповедь на революционный манер:
—
Солдатня довольно загоготала, а какой-то интеллигент, длинный как жердь, в бедном потёртом пальто, переносивший пытку стояния, истерически закричал:
— Проклятые! Ведь я молился на солдата! А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!..
Странно, никто интеллигента не убил, не побил даже… Авинов прикрыл глаза и откинулся к гудящей стенке. Болото… Вонь…
Ранее он говорил себе: «Одураченная толпа», — а теперь увидел её в натуре, как есть. И в душном вагоне, и на киевском вокзале, и по всей России-матушке царствовала толпа, претворяя в жизнь свой нехитрый главнейший закон: принизить всё, что хоть чем-то выделяется, хоть как-то возвеличено, стремится к свету. Человеку толпы никогда и в голову не придёт сделать попытку возвыситься, попробовать приподняться до уровня тех, кто лучше тебя, смелее, совершеннее. Нет, надо и самому валяться в грязи да низости, и других-прочих поставить на колени, бросить в навоз рядом с собою. Лежи и хрюкай, как мы! Не выделяйся! Тебе что, больше всех надо? Ах, надо?! Ребяты, тута буржуй! Бей его!
Спать, сидя в тряском вагоне, Кириллу никогда не удавалось, но тут он задремал. Дышать было нечем, однако жаркий воздух, остывая на стекле окна, создавал иллюзию свежести.
Авинов проснулся, вернее, очнулся в полной темноте. Все в купе спали, только двое солдат, молодой и с забинтованной головою, вели разговор:
— Там такие дела, что ты… Мильонами ворочают мешочники! [50]С Москвы на юг мануфактуру тащат, с Ростова — хлеб. Ростовский лазарет той артели санитарные билеты выдаёт, а московский — проездные бланки. Во как дело поставлено!
— Слу-ушай… А хорошо бы у черкесов мануфактурку прихватить, а? Можно всё обделать тихо, ножик у меня с собой, а оне — народ жидкий…
— Лучше перед Иловайской, оттуда можно свернуть на Екатеринослав…
Кирилл не стал вмешиваться. Идёт оно всё к чёрту…
Ночью был обыск. В вагоне стояла полная, душная тьма. Вошли красногвардейцы в солдатских шинелях, с винтовками.
— Документы предъявите… — проговаривал заспанный комиссар. — У кого есть оружие, сдавайте, товарищи.
Свет фонаря заметался по купе. Кирилл закрыл глаза.
— А это чей чемодан? Ваш, товарищ? Товарищ!
Молодой солдат сделал вид, что только что проснулся.
— А?.. Чего? А, мой, мой…
— Откройте!
Комиссар
— А документы есть?
— Есть, есть…
Молодой суматошно полез в карман.
— Ну ладно…
И патруль пошёл дальше, переступая через тела, устилавшие пол. В сторону Корнилова красногвардейцы даже не глянули…
…С утра за окнами потянулась степь — унылая полупустыня, безрадостная, чудилось даже — безжизненная. Хилые рощицы, полегшая трава на холмах, сжатые поля… Брошенный мир.
Очень скоро Кириллу пришлось убедиться в своей неправоте.
Саид проснулся, провёл рукой по запотевшему стеклу, утёр лицо, шепча утреннюю молитву, и вдруг встрепенулся, привстал даже.
Паровоз засвистел, загудел истошно, резко сбавляя ход.
Авинов сунулся к окну — и увидел человек двадцать или тридцать всадников, понукавших коней с лихим разбойничьим присвистом. Да это и были разбойники!
Спокойный голос малоросса за стенкой сказал:
— Ты дывысь! Цэ ж хлопци батьки Уса! От зараза!
Вагон сильно толкнуло, так, что старый солдат едва не полетел со своей полки.
— Сердар! — крикнул Саид. — Они путь загородили!
В самом деле… Поезд изгибался дугой, вписываясь в поворот, и из окна был хорошо виден завал из шпал, лежавший поперёк рельсов. Вокруг завала сновали бандиты во френчах, кожанках, зипунах. Многие были крест-на-крест перепоясаны пулемётными лентами, на поясах — рифлёные гранаты и револьверы, в руках обрезы или кавалерийские карабины. Состав остановился, а с холмов уже мчались брички и тачанка с пулемётом.
Тут с окном поравнялся всадник в кожаной куртке, перетянутой ремнями, с папахой на голове и со всего размаху ударил прикладом винтовки, вынося стекло.
Авинов, прикрываясь локтем от осколков, выстрелил навскидку. Верный «парабеллум» не подвёл — бандит взмахнул руками и слетел с седла, роняя винтовку.
Сапогом вышибив пильчатые обломки стекла, Кирилл выпрыгнул в окно. Порадовавшись свежему воздуху, не обращая внимания на залихватское гиканье банды, он обернулся к купе и крикнул со злостью:
— Чего ждёте?! Или мы их перестреляем, или они нас! За мной!
Подхватив трофейную винтовку, он перебросил её Батыру.
— Саид, охраняй!
Текинец прекрасно понял, кого ему надо охранять, а солдаты, как ни странно, тоже подчинились Авинову — все трое сиганули следом. Четвёртым был офицер. Бандитская пуля сразила его, когда он готовился спрыгнуть, — земли достигло уже мёртвое тело. Тут же в окне показалась дама из их купе. Бледная, но решительная, она достала из сумки воронёный «кольт», ухватила его двумя руками и открыла огонь на поражение. Одного бандита — во френче с аксельбантами — она свалила, в другого не попала, но угодила в коня — и всадник сломал шею, когда полетел кувырком.