Корниловец
Шрифт:
— Ты уж не серчай, — обратился он к Верховному, — это всё бальшавики. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодёжь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали… [80]
Лавр Георгиевич кивнул понятливо, не стал ещё пуще срамить станичников.
— Старики! — сказал он. — Вы — казаки и я, генерал Корнилов, казак. Провинившихся судите сами. Даю вам на то полное право. Как скажете — так и будет.
И старики отправились в станичное правление — пороть нагайками «молодёжь»,
Авинов развернулся и поплёлся обратно. Со всеми вместе выбрался на главную площадь, поглядел, как джигитовал текинец, как покачивались под ветерком повешенные комиссары — в одном исподнем, свернув шеи, перекосив худые плечи, опустив носки разутых ног. Подумал, не зайти ли ему в лавку, да и пошёл искать свободную хату. Желающих-то много, а сельцо не резиновое, на всех не хватит. Можно, конечно, и в амбаре переночевать, так ведь ноябрь на дворе…
Полон трезвых и практичных мыслей, Кирилл ступал следом за разбредавшимися марковцами. Марковцы переговаривались:
— Ну, переход сегодня!
— Когда гранатами вокруг кроет — не почувствуешь, а вот приди в станицу…
— Эгей, Доманевский! Узнай, ради бога, кто ранен и куда!
— Кто, спроси кто!
— Вострецова подстрелили! Легко!
— Эй, мы назначены сюда, это наш район! Здесь марковцы, а не алексеевцы!
Добровольцы заспорили, не поделив хаты, а к Авинову приблизился Артифексов. Кирилл его сразу даже не узнал — голову Григория покрывала чёрная кубанка.
— Есть тут одно местечко! — сообщил Артифексов с таинственным видом. — На чердаке, правда, но тепло.
— Лишь бы тепло, — обрадовался Кирилл, — и чтобы ноги можно было вытянуть!
— Вытянешь, — пообещал Григорий, загадочно улыбаясь.
Он провёл Авинова хитрым ходом между ракитовых плетней, огораживавших сады, и открыл узкую калитку. За нею располагался дворик, маленький и чистенький, в глубине которого почти скрытая могучими яблонями стояла приземистая беленая хатка.
— Прошу! — сказал Артифексов.
Кирилл толкнул скрипучую дверь и вошёл, пригибаясь под низкой притолокой. В то же мгновение Григорий вырвал у него винтовку и дал хорошего пинка. Брякнул засов.
Авинов сделал два шага, пытаясь удержать равновесие, но у него не получилось — Кирилл упал на земляной пол. Он тут же вскочил, отпрянул к стене, залепленной цветными картинками и фотографиями солдат.
В комнате находилось трое человек в бушлатах и папахах. Трое рук крепко сжимали «маузеры». Три ствола были направлены Кириллу в лицо. Потом и Артифексов передёрнул затвор авиновской винтовки.
— С революционным приветом, товарищ Авинов! — глумливо усмехнулся один из тройки, высокий, широкоплечий мужик, и лишь теперь Кирилл узнал его — это был Захаров, солдат-кексгольмец. Сбритая борода сильно изменила его лицо, но взгляд остался прежним — цепким, с прищуром, будто кексгольмец целился.
— Что надо? — холодно осведомился Авинов, лихорадочно изыскивая пути к отступлению. Слева чисто вымазанная мелом печь. Попробовать
— «Что надо?» — передразнил его Захаров. — А где ж твоё воспитание, вашбродие?
— Не слышу ответа, — по-прежнему холодно спросил Кирилл.
Кексгольмец, набычившись, шагнул к нему.
— Твоё счастье, кадет, — выцедил он, — что нам приказано живьём тебя брать. Но по морде съездить…
Захаров мощно размахнулся — и Кириллу удалось то, чего позже повторить не выходило: он мгновенно выдернул из-за пояса любимый «парабеллум». Два выстрела прогрохотали, сливаясь в один. Кексгольмец с пробитым сердцем умер сразу. Красноармеец слева быстро нажал на курок, но поспешил — пуля прошла мимо, расколачивая рамку фотографии царской семьи, висевшую на стене. А вот Авинов не промахнулся.
Взвыв от страха, третий красноармеец отступил в спальню, да так и полетел к кровати, когда пуля разорвала ему горло.
— С-сука…
Артифексов судорожно жал на курок винтовки, пока до него не дошло, что магазин пуст. Крутнувшись на месте, поскуливая, Григорий ухватился за ручку засова. Пуля раздробила ему череп.
И тишина…
Оглушённый, Кирилл стоял и покачивался под толчками крови, разогнанной сердцем, бешено колотящимся в груди. «Всё… Всех…» — мелькало у него.
Сильнейшим желанием Авинова было сесть и долго-долго не вставать, но и задерживаться в хате-ловушке тоже не хотелось. Собрав «маузеры» (пригодятся в хозяйстве…), подхватив свою винтовку, Кирилл покинул выморочную хату. Дважды выморочную.
— Чтоб вас всех!.. — с чувством выразился поручик.
Погибших белогвардейцев схоронили в братской могиле. Суровый Христофор Файда, приказной из забайкальских казаков, бросил на могилу последнюю лопату земли, и священник, совсем ещё молодой человек, завёл отходную молитву:
— Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру и Отечество на поле брани живот свой положивших: Александра, Даниила, Василия, Юрия… и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтет и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец…
Добровольцы старательно заровняли могильный холмик. Двое казаков, громко сопя, поставили скромный крест из обтёсанных кольев, а кадет Васнецов вывел на нём чернильным карандашом имена захороненных бойцов.
Замелькали руки осенявших себя крестным знамением — и снова в поход.
Добрармия продвигалась по землям Кубани. Здешние степи отличались от донских — исчезла ширь и даль, холмы пошли волнистые, с колючими зарослями ежевики и терна. Купы ив и ольхи заслоняли мелкие речушки, у бережка тронутые ледком.