Корниловец
Шрифт:
Обернувшись в очередной раз за спину, Даша случайно подняла глаза выше — и обмерла. В белесой высоте, под самыми облаками, летели аэропланы — жёлтенькие, отмеченные бело-сине-красными розетками на крыльях, они посверкивали мерцающими дисками пропеллеров. А потом с неба посыпались пятнадцатипудовые бомбы. [113]
Уже не фонтаны, а прорвы пыли и снега вздымались в степи, опрокидывая, разрывая на части бегущих. Прямо перед Дашей вздыбилась земля, прорастая в небо дымными хвостами. Раскалённые осколки просвистели мимо, помиловав Дашу, но коня её изрубили. Девушка покатилась в снег, оглушённая,
Через неё перескочил храпящий конь, забрасывая комьями мёрзлой земли, но Полынова плохо понимала, что с ней, что вовне. Мысли вынесло, в голове плыл и плыл колокольный звон, а вокруг будто синефильму показывали: взрывались бомбы, разбрасывая оторванные ноги и головы, что конские, что человечьи, заляпывая кровью грязный снег. Вот в воздух взмыла телега, закувыркалась и рухнула, распадаясь на части. Ополоумевшие кони помчались в упряжке, пока не попали под стальной дождь — «стрелки» падали с небес. Вроде крупных пуль, раза в четыре побольше обычных, с жестяными стабилизаторами, «стрелки» выбрасывались с аэропланов целыми ящиками. Падая с двухкилометровой высоты, они разгонялись так, что насквозь просаживали и всадника, и коня.
Одна из «стрелок» вошла в землю рядом с Дашей, едва не пришпилив ей руку, но девушку это оставило равнодушной. Встав на четвереньки, она поднялась и пошагала, шатаясь и сжимая голову обеими руками, лишь бы унять этот гул, полнивший голову. Кто-то обхватил её, потряс за плечи. Она различила перед собой лицо Владимира, попыталась его обойти, но тот держал крепко, крича неслышные слова, а чуть после всё померкло, и девушка провалилась в блаженное беспамятство.
Очнулась она ночью, ощущая себя уложенной на подводу. Вверху тускло светила луна, рядом горел костёр, прыская в небо искрами. Тёмные фигуры сгрудились вокруг огня — красные спереди, чёрные сзади.
Антонов стоял неподалёку от девушки, облокотившись на дощатый борт подводы, посеченный осколками. Заметив, что Даша пришла в себя, «Штык» встрепенулся, улыбнулся жалко, будто заискивая.
— В Новороссийск мы уже не пойдём? — спросила девушка, слыша собственный голос, а не тот, сводящий с ума, больной гуд.
— Нет, — бодро ответил «Штык», — приказ о наступлении я отменил. Наступать некому. Да и незачем нам лезть за перевал. Кадеты-марковцы ушли в море на линкорах, нам их не догнать. Пока.
— Зачем тебе марковцы? — вяло удивилась Даша.
— Нужны были… — угрюмо сказал Антонов и отвернулся.
А от костра донёсся крепнувший голос Ковтюха:
— …Мерлы люди, падалы под кадетскими пулями, поляглы навик! Так за що ж терпели мы цыи муки? За що?! За одно: за совитску власть, бо вона одна крестьянам та рабочим, и нэма у них бильше ничого! [114]
— Наша ридна власть! — донеслось из темноты, от редких костров, разбросанных в ночи. — Га-а-а! Нэхай живе!
— Встава-ай, проклятьем заклеймё-ённый… — прошептала Даша тихонько, чтобы не услышал Владимир, и смолкла, ибо не отозвалось никак существо её, не сжалось ничего в груди, не затрепетало в радости. Чернота разверзалась внутри, заполняя холодом и пустотой, соединяясь с темнотой ночи, изводя сердце или мозг — или где там обитает душа? — немыслимой тоской.
Даша расцепила
Глава 15
ОДАЛИСКА [115]
Сообщение ОСВАГ
«Частям Красной армии под командованием прапорщика К. Калнина удалось отбить Ставрополь. Продолжаются набеги на черкесские аулы, многие калмыцкие поселения вырезаны начисто. К северо-востоку от Ставрополя, прикрывая тыл Добровольческой армии, действует 2-я Кубанская казачья дивизия полковника С. Улагая. „Волчьи сотни“ полковника А. Шкуро освободили весь район Кавказских Минеральных Вод и ныне пробиваются к Порт-Петровску и Темир-Хан-Шуре, стремясь выйти на побережье Каспийского моря, тем самым отрезая Закавказье от красных орд. Войска под командованием генерала И. Эрдели, составившие Кавказскую туземную армию, заняли Александрополь, Новобаязет и Эривань. Вооружённые банды дашнаков [116] не смогли оказать достойного сопротивления, тем более что отряды армянских добровольцев генералов Назарбекова и Мелик-Шахназарова выступили против „самостийников“ и пошли на соединение с Белой армией».
Линкор «Императрица Екатерина Великая» шёл на юг в экономичном режиме, выжимая тринадцать узлов [117]— берегли уголь.
Малодымного «кардиффа» было мало, его держали на крайний случай, то бишь для боя. Отборного донецкого угля — «мытого орешка» — тоже не хватало, хотя это был как бы второй сорт — жар «орешек» давал неплохой, но и дым шёл погуще. В основном же бункера были забиты донецкими брикетами. Дым от них валил такой густой, такой жирный и копотно-чёрный, что о приближении линкора противник мог догадаться, находясь и в сорока километрах. А ночью были хорошо видны факелы, шурующие из труб… Целься и пли!
Посматривая с подозрением на непроглядные клубы, рвавшиеся из обеих труб корабля, Кирилл стоял у самых лееров по левому борту. Зимнее море угрюмо катило холодные, свинцово-зелёные валы, но линкор будто и не замечал волнения — пёр вперёд, гигантским утюгом разглаживая зыбь. Резкий, свежий ветер бросал в лицо водяную пыль, Авинов слизывал с губ соль и скупо улыбался. Всё шло как надо. Дрожащая палуба под ногами чудилась ему незыблемым устоем, а главный калибр поневоле внушал уверенность.
Вдали, за серою дымкой, смутно синела неровная линия берега. Кавказ. К западу от Сочи, на днях отбитого у грузин, находилась точка рандеву — Корнилов посылал подкрепление двум линкорам.
Приближение этого момента Кирилл ощутил своими подошвами — дрожание палубы стало незаметным, корабль снижал ход.
— Как спалось, капитан? — бодрым голосом спросил подошедший Марков, по армейской привычке отбрасывая умаляющую приставку «штабс».
— Благодарю, ваше превосходительство, — смутился Авинов, — поспал.
Генерал в своей куртке и папахе казался неуместным на палубе линкора, но Кирилл живо устыдился своих мыслей, припомнив, что и сам-то щеголяет в похожем одеянии.