Короб мыслей, Рубинштейн А Г

Короб мыслей

на обложку

Рубинштейн А Г

Шрифт:

Что будет большим комплиментом художнику: "Ваше искусство сделало меня совсем больной" или: "Вы, вашим искусством, сделали меня опять здоровой"? Оба выражения художники часто слышат от дам, и при этом кажется, что в обоих случаях они благодарны художнику. Удивительно! Я нахожу, что наиболее лестным это должно быть самому искусству, которое производит такое сильное воздействие.

Как часто приходится читать или слышать: "Опера прошла в присутствии автора и он выразил свое полное удовольствие". Такого рода представление впоследствии будет считаться традиционным для других сцен, но это возможно только в Италии и, отчасти, в Париже, где вещь изучается от пяти до восьми месяцев, где от композитора зависит все (начиная с приглашения участвующих

в пьесе лиц и кончая их обувью), где композитор сам заставляет артистов учить их роли и все до последних мелочей решает с дирижером, режиссером, декоратором, костюмером, машинистом и другими самолично. В других же странах, где для изучения пьесы дается в крайнем случае всего лишь восемь недель, и роли должны быть распределены между имеющимися силами, где капельмейстер, разучивающий пьесу, и режиссер, делающий постановку, оказываются, обыкновенно, столь великими гениями, что каждое замечание композитора бывает выслушиваемо с снисходительным пожиманием плеч, где композитор видит декорации и костюмы лишь на генеральной репетиции, т. е. за день до представления (и то не всегда и не везде), и если он таковые не одобряет, то ему отвечают, что теперь уже поздно делать какие-либо изменения, а иногда делаются еще намеки и на дороговизну, - в таких странах композитор со всем должен примириться и на генеральной репетиции он должен для дальнейшего успеха своего сочинения, бояться своими упреками отнять у всех мужество, и должен, следовательно, делать bonne mine a mauvais jeu*. И тогда это называется: "пьеса прошла в присутствии автора и он выразил свое полное удовольствие!"

Каким образом получается, что дети (мальчики) раньше всего и больше всего любят играть в солдаты, носить сабли и оружие, изображать из себя полководцев, командовать и вообще любят все военное? Неужели это будет характеристикой самого милитаризма или монарха, направляющего все свои мысли и силы к милитаризму? (Это бывает часто.) Меня в особенности сильно поражает выражение этого пристрастия при парадах.

Я убежден, что магнетизм, после того, как он будет изучен во всех своих проявлениях и действиях строго научным образом, сделает нам доступным большую часть того, что до сих пор казалось нам необъяснимым и загадочным.

Когда мне случалось нечаянно наступать на муравьиную кучу, и я замечал, как несчастные создания разбегались во все стороны и были вне себя, мне всегда приходила мысль, что если какое-либо несчастье (землетрясение, эпидемия, наводнение и др.) посетит обитаемые людьми места, то там должен был пройти какой-то бог, который нечаянно наступил ногой. Расстояние между мною и Богом - то же, что и между муравьем и мной, а населенные места (деревни и города), ведь не что иное как человеческие муравейники.

Неожиданное посещение обыкновенно бывает попыткой к какому-нибудь ходатайству.

Необходимо иметь гораздо больше храбрости, чтобы спасти кого-либо из горящего здания или вытащить утопающего из воды, чем для того, чтобы сражаться в бою. Здесь, по крайней мере, помогает численность товарищей, знамя полка, честолюбие, мысль об Отечестве... Между тем как в первом случае двигателями являются исключительно человеколюбие и готовность к жертвам. Однако люди, отличившиеся в этих подвигах, в лучшем случае получают медаль, между тем как военные получают титулы, чины, ордена и другие всевозможные отличия.

Художник, особенно творящий, не может существовать без признания, иначе его творчество иссякнет от горечи сомнений в своих возможностях. Это не обязательно должно быть всеобщим признанием, достаточно и признания небольшого кружка. Иногда даже и одного почитателя. Лучше всего в данном случае тем счастливым композиторам, которым удается приобрести фанатических прозелитов-приверженцев.

Моряк стоит на плавающей доске. Он богобоязнен так же, как и рудокоп, столь часто видящий перед собой бездну. Человек, обитаю-щий на земле, только верит в Бога, но тем не менее чувствует поползновение "mit seinem Gotte zu rech-ten"*.

Слабый должен иметь поддержку, точку опоры. Поэтому человек, а в особенности женщина, должен быть религиозным.

Почему атеист

больше боится смерти, чем верующий? Потому что он не признает загробной жизни.

У России блестящее будущее, так как русский способен ко всему наилучшему. Но пока что она еще "La belle au bois dormant"*, усиленная деспотизмом. Но если принц "Свобода" разбудит ее своим поцелуем, то (после того как она сначала пройдет через какое-то переходное время) она сможет превзойти все остальные государства Европы, в том числе помимо политической силы своими подлинными идейными преимуществами.

Лицом к лицу человек представляется сильным. Но с высоты башни он кажется похожим на муравья. А уж с небесной высоты!.. Как представить, что Бог постоянно занимается человеком?

Я заметил до сих пор три различных направления в музыкальном вкусе: первое - приблизительно до 1855 года, когда во всех отраслях преобладала и признавалась исключительно абсолютная виртуозность, и с удовольствием слушались только итальянские и мейерберовские оперы (и эти большею частью вследствие виртуозности исполнения их певцами и певицами), и когда были в ходу лишь фантазии и вариации на известные оперные мотивы, легкие, сухие салонные пьески, танцевальные ритмы и концертные бравурные вещи. С того времени до 1880 года приблизительно, когда публика и артисты обратились к классическим авторам, демонстративно отрицали все новое, и когда симфонические концерты и даже камерная музыка (квартеты) могли рассчитывать на большой успех у публики, и где оперная фантазия считалась в концертной программе явлением не художественным. И наконец, настоящее время, когда все стремится к новому, на старину смотрят лишь с точки зрения исторического интереса и требуют на всех областях трансцендентального. Продержится ли это последнее направление вкуса или наступит реакция, или, быть может, явится что-либо другое, на злобу дня? Что бы это могло быть? Народная музыка?.. Значит, все начнется опять с начала?..

Я не понимаю, зачем женщины в настоящее время так стремятся к правам. Ведь во все времена и во всех вопросах (хотя и тайно, большей частью) они всегда имели решающий голос. Теперь же они хотят иметь специальные права. Это, мне кажется, будет скорее сокращением тех прав, которыми они до сих пор пользовались.

Ритм в народной мелодии (за исключением ритма в танцах) есть принадлежность лишь цивилизованных народов. Восточные племена его не имеют. Они к неритмическому своему пению бьют в такт на ударных инструментах или отбивают его руками, но делают это как бы во сне, как отголосок заснувшей цивилизации. Ритм в музыке - это пульсация, свидетельствующая о жизни. В современных композициях замечается извращение ритма. Не является ли это признаком упадка музыкального искусства?

Когда я в 1871 году спустился по Рейну от Майнца до Роттердама, то испытал ощущение, будто эта река может теперь течь спокойно, так как она уже окончила свою борьбу, и ей теперь приходится нести на своих волнах только английских леди и американских мисс, отмечающих в своих красных бедекерах* карандашом ее скалу Лорелей, Штольценфельс, Роландсек и т. п. Но когда я плыл вниз по Дунаю от Вены до Галаца и наблюдал на пароходе всех пассажиров (немцев, венгров, сербов, румын, турок, русских), мне стало ясно, что здесь еще должна разыграться страшная трагедия, сюжетом которой будет восточный вопрос, и что европейский мир зависит больше всего от исхода этой трагедии.

При господствующем теперь по-всеместном антиеврейском движении, когда евреев из одной страны изгоняют, а в другую не принимают и т. д., мне не ясно, почему Европа не позаботится вернуть им их Иерусалим, вознаградив за него Турцию другой территорией, и не даст им возможности там поселиться и жить, как им заблагорассудится. Ведь оттуда они точно также могут иметь свои денежные сношения с Европой, как и в самой Европе. Нетерпимая травля маленького, ничтожного народа, в сущности не совершившего иного преступления, как то, что он на деле доказывает свое финансовое преимущество перед другими народами, положительно недостойна XIX столетия. Ведь Европа устроила греков, румын, бельгийцев, голландцев, сербов, болгар и т. д. Отчего же ей не устроить и евреев?