Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака
Шрифт:
Матери нужно только наблюдать своего младенца непредвзято, чтобы получить от него весть: что означает его сосредоточенный взгляд, как не вопрос? Пусть младенец еще не овладел словами, но он говорит «на языке выражений своего лица, на языке образов и эмоциональных воспоминаний». Каждое новое движение уподобляет его «пианисту, которому, чтобы играть, требуются соответствующее настроение и абсолютный контроль над собой».
Ребенок слагается одновременно как благодетельное порождение и как жертва любви своей матери, а автор, подобно ангелу-хранителю, вмешивается, чтобы помочь ему. Не меньше опасается он и учителей. Он то утешает учителя: «Ты всегда будешь допускать ошибки, потому что ты — человек, а не машина»,
Одно дело было писать о том, как любить ребенка, и совсем другое — не иметь ребенка, чтобы любить его. Когда в феврале 1917 года полевой госпиталь задержался на неопределенный срок в Галиции под Тернополем, Корчак был особенно уязвим. Прошло почти три года с тех пор, как он оставил своих сирот в Варшаве, и шесть месяцев с получения короткого измятого письма, которое каким-то образом прорвалось «сквозь тесное кольцо штыков, цензоров и соглядатаев». По вечерам, когда завершался его рабочий день, он выходил наружу, садился и смотрел, как внизу в городе один за другим гаснут огоньки. И им овладевала неизбывная тоска: вот так гасли лампы в приюте и все окутывала глубокая тишина.
Едва ему выпало несколько свободных часов, Корчак отправился в приют для бездомных детей, организованный в Тернополе муниципальными властями. То, что он там увидел, его ошеломило. Это было не спасительное убежище, а «помойка, куда детей вышвыривали, как отбросы войны, как отходы дизентерии, тифа, холеры, которые унесли их родителей, а точнее — матерей, пока их отцы сражались за лучший мир».
Почему он заметил именно Стефана? Возможно, мальчик стоял в стороне от других. Возможно, их взгляды встретились с невольной симпатией. Но вскоре между ними завязался оживленный разговор. Когда Стефан упомянул о своем желании научиться какому-нибудь мастерству, Корчак рассказал ему про столярную мастерскую при госпитале. Но не успел он спросить мальчика, не хочет ли тот пойти с ним, чтобы научиться столярному делу и научиться читать, как пожалел об этом. Он нарушил собственную заповедь: никогда ничего внезапно на ребенка не обрушивать. «Не сегодня. Я зайду за тобой в понедельник, — поспешно добавил он. — Посоветуйся об этом с братом. Подумай хорошенько». Как будто мальчику-беженцу вроде Стефана Загородника было над чем раздумывать! Думать предстояло самому Корчаку.
Как он упомянул в своем дневнике, Корчак привык работать с группами детей, числом до сотни. Каждое его слово воздействовало на сотню умов, за каждым его шагом наблюдала сотня внимательных глаз. Если с некоторыми он терпел неудачу, всегда находились другие, кого он завоевывал. Ему никогда не приходилось опасаться «полного поражения». Он любил повторять, что работа с одним ребенком — это игра, которая не стоит свеч. Он презрительно отзывался об учителях, которые оставляли групповые занятия ради частных уроков, считая, что они выбрали эту профессию только ради денег. Но теперь он собирался предложить «часы, дни и месяцы» своей жизни одному ребенку.
Стефан уже нетерпеливо ждал, когда вечером в понедельник Корчак приехал на санках вместе с Валенты, чтобы забрать его. Ординарец надулся, едва услышал про Стефана. Сначала ему пришлось взять на себя перепечатку рукописей, а теперь от него требуют, чтобы он стряпал для какого-то украинского бродяжки и прибирал за ним. Вдобавок, усугубляя оскорбление, Стефан не пробыл в обществе Валенты и двух минут, как начал называть его по имени. Впрочем, Стефан не был способен ничего замечать, впервые катя на санках под лучами луны мимо церкви, вокзала, карет и фур, а затем через мост к полевому госпиталю.
В первые дни Корчак почти ничего от мальчика не требовал, хотя сразу же про себя решил сказать ему,
Мать Стефана умерла, когда ему было семь лет. Он даже не помнил ее имени — зато помнил, как у нее изо рта шла кровь, когда она кашляла, и что она не вернулась из больницы. Ну, а его отец, возможно, уже погиб в атаке или все еще находился на фронте или же в лагере для военнопленных. Некоторое время Стефан жил со своим семнадцатилетним братом в Тернополе, а затем у каких-то солдат, пока его не поместили в муниципальный приют, где Корчак и нашел мальчика.
Вначале казалось, что дурные предчувствия не обманули Валенты: в первый же день у Стефана начались мучительные рези в животе — результат сочетания холодной сосиски из солдатской столовой со сладкими пирожками и сластями, которые он накупил на пятьдесят копеек, подаренные братом на прощание.
В приюте заболевание часто означало лишние хлопоты угрожало создать там тяжелое положение, но Корчак заметил, что недуг Стефана сблизил их, как это бывает в семьях Он устроил мальчика на кровати в позе петуха на насесте Чтобы Стефан мог делать свои письменные упражнения, Корчак тщательно укрепил чернильницу в старой консервной банке, которую Валенты приспособил под пепельницу Затем, установив банку в ящике, который он для этой цели освободил от содержимого, Корчак с одного бока подпер мальчика подушкой, а с другого — еще одним ящиком. Стефан поблагодарил его улыбкой, а Корчаку пришло в голову, что в приюте подобная роскошь была бы невозможна. И еще он понял, что в большой группе детей улыбка — это слишком личный момент и она остается незамеченной. Только теперь он усмотрел в ней важный сигнал, заслуживающий изучения.
Корчак не отказался от своего педагогического намерения учить Стефана читать, каждый день записывая его успехи в мельчайших деталях. Словно приобщение Стефана к сложностям польской грамматики восстановит Вселенную для них обоих. Стефан пытался подправлять свои предложения, не вполне понимая, что для этого нужно сделать, и Корчака осенила мысль, что мальчик одарен «грамматическим сознанием», которое могут затуманить сложные объяснения учителя.
Ум ребенка — это лес, где вершины деревьев мягко покачиваются, ветви переплетаются, а трепещущие листья соприкасаются. Порой дерево задевает своего соседа и воспринимает вибрации сотни или тысячи деревьев — всего леса. Когда кто-нибудь из нас говорит «правильно, неправильно, будь внимателен, переделай», эти слова подобны сильному порыву ветра, несущего хаос в сознание ребенка.
Первую неделю Стефан то и дело спотыкался, но затем словно бы «воспринял вибрации». И он заскользил по книге с такой же легкостью, с какой катался на санках, преодолевая препятствия с решимостью, прежде за ним не замечавшейся. Он сумел «перенести рискованность спорта на обретение знаний». Но мальчик был достаточно хитрым и знал, как манипулировать своим ментором. Играя в шашки, он жульничал, чтобы освободиться от некоторых уроков. Он принес в мастерскую орудийный снаряд и солгал, отвечая на вопросы.
Педагог оказался беззащитным, как всякий отец. Ему все время приходилось быть начеку. «Если я допущу, чтобы ребенок взял надо мной верх, тогда неизбежно появится презрение. Необходимо давать отпор, находить способы поддерживать авторитет действиями без каких-либо выговоров». И, словно убеждая самого себя, он добавил: «Детям нравится некоторая толика принуждения. Она помогает им бороться с собственным внутренним сопротивлением. Избавляет их от интеллектуальных усилий, неизбежных, когда надо сделать выбор».