Король и Шут
Шрифт:
— Наше вам с бубенчиком! Дело есть, — и дворцовый хохмач зашел внутрь.
Гвардейцы снимали кирасы, шлемы и прочую амуницию, вешали на стены щиты, ставили в пирамиды алебарды, готовясь к отдыху. Начальник стражи заполнил книгу дежурств и кивком поздоровался с Прохором.
— Что привело такого высокого гостя в столь ранний час в нашу скромную обитель?
Шут сел на край стола.
— Тут такая история: одна старуха из Полянки, село такое за лесом, утверждает, что у них на погосте мертвяк поднялся. Тебе об этом что-нибудь известно?
— Наслышан.
— Напрасно, всякое бывает. Я, собственно, чего хотел… Дай мне одного гвардейца на всякий случай и осла для старухи, а то с ней мы до зимы идти будем.
Солдаты поскидывали одежду, сапоги и улеглись на лежаки, укрывшись одеялами с головой. Начальник стражи закрыл книгу и откинулся на спинку стула.
— Имей совесть, люди только с обхода пришли!
— Да я все понимаю, но и ты пойми: дойдет до государя, что вы не реагируете на жалобы населения, шапки полетят, — Прохор осмотрелся. — Дай мне вон того, усатого. Он все равно еще не успел раздеться.
Гвардеец, о котором шла речь, только успел вытащить одну ногу из сапога, да так и застыл. Им оказался никто иной, как временно лишившийся своей министерской должности командующий армией всего королевства. Генерал, а ныне простой солдат, зло посмотрел на шута и с надеждой на начальника караула, но тот не оправдал ожиданий проигравшего спор чиновника.
— Забирай. Осла можешь на входе взять, какой приглянется.
Министр округлил глаза, намотал портянку и надел сапог.
— Да уже взял, — подмигнул шут. — Спасибо, думаю, к смене караула мы вернемся. Пойдем, служивый.
Прохор с генералом вышли на улицу. Балагур помог старухе взобраться на ушастого упрямца, и вся компания тронулась в путь, срезав по протоптанной тропинке через поле.
Солнце уже на половину поднялось над горизонтом. Голубое небо добавило в свою палитру помимо розовых потеков еще белые мазки облаков, что плыли с востока. Ветер слегка колыхал колосья гречихи, одинокие пчелы проносились с жужжанием мимо путников. Бабка моментально погрузилась в сон, да и осел тоже закрыл глаза, бредя наугад, благо, что шут держал повод и не давал глупой скотине свернуть с тропы. Министр шел сзади и сопел, как бурундук.
— Зря ты нарываешься, дурак. Я тебя в солеварнях сгною. Вот скоро выборы государя… — Генерал переложил алебарду с одного плеча на другое и поправил висящий за спиной карамультук. — Генрих уже стар и вряд ли его переизберут, а наследника, чтобы трон передать, у него нет. У кого, по-твоему, больше шансов стать следующим королем? То-то же!
— Ты доживи сначала, таракан усатый, — сплюнул Прохор. — Не боишься, что я расскажу Генриху, о чем ты помышляешь? Враз в опалу попадешь и отправишься на галеры. Думаешь, я не знаю, чем ты по утрам занимаешься? Давно тебе лавры правителя спать не дают?
— Да кто тебе поверит?! Сейчас отсеку твою дурную башку, и дело к стороне.
— Хлопотно это. Ты только командовать можешь, а я на улицах рос, со мной тягаться себе дороже, тем более такому увальню, как ты. Иди молча, горе-воин. Да под ноги смотри, а то вляпаешься
— Болтай, болтай, — прошипел Генерал.
Дорога до Полянки заняла чуть больше получаса, шут засекал время по часам.
Погост располагался прямо в лесу, а за ним, через полверсты виднелось и само село с покосившимися домами. У опушки Прохор остановил осла, привязал его к рябине и разбудил старуху.
— Приехали. Показывай, где твой мертвяк обитает.
— Никакой он не мой, — прошептала бабка и сползла в траву. — Зришь вон тот крест большой, рядом с сосной сухой? Там мой дед похоронен, а шатун появляется с другой стороны, вон оттуда. Видишь заросли папоротника возле склепа? Вот там он, окаянный.
— Все понятно. Жди, мать, здесь. Мы пойдем, посмотрим.
— Идите, сынки…
Старуха спряталась за куст боярышника. Шут с Генералом ступили в вотчину теней, и тут же Министр угодил физиономией в паутину, которую принялся яростно отдирать с усов.
— Не шуми ты так, всех покойников разбудишь, боров!
— Да иди ты!
Среди крестов, могильных камней, сгнивших лавок все поросло орешником. Утреннее небо заслоняли вековые вязы и корабельные сосны, перемежаемые осинами, елями да дубами. Плетеные оградки могил покосились от времени, а могильные холмики местами провалились, превратившись в ямы, в которых стояла дождевая вода. Под ногами хрустел сушняк, заставляя взлетать из поросли папоротника юрких птиц, которые проносились перед самым носом и заставляли вздрагивать крадущихся охотников за шатуном. Генерал то и дело цеплялся алебардой за кусты. Шут ругал его всякими обидными словами, но теперь министр стойко переносил все тяготы и лишения, ибо понимал, что виноват: старый он стал и неловкий.
Где-то проснулась кукушка.
— Ну-ка, — сказал шепотом шут, — скажи, сколько мне жить осталось? — Прохор сбился со счета и махнул рукой. — И то хорошо. А генералу? — кукушка замолчала, заставив балагура хохотнуть в кулак. — Слышь, командующий, ты в воду-то особо не лезь, а то доспехи заржавеют. Они, между прочим, за казенный счет куплены.
— Да тут больше и ступить-то некуда, — прошипел тот, снимая репейник с усов. — Одни ямы да бурелом. Видать, в грозу веток наломало.
— Замри, — вдруг цыкнул шут и присел.
Министр застыл на месте в очень неудобной позе, оперевшись на алебарду. Со стороны склепа, на который указала старуха, раздался какой-то шум. Из травы вспорхнули птицы и затерялись в кронах деревьев. Раздался металлический скрежет, и кованная створа распахнулась, подняв тучу мошкары. В свете лучей, пробивающихся сквозь листву, показался чей-то силуэт. Из старинной усыпальницы, кряхтя и пошатываясь, появилось нечто.
— Мертвяк… — выдохнул Генерал, снимая шлем и бледнея от страха.
Шут сглотнул, глядя на восставшего покойника в грязных лохмотьях. С лица шатуна клочками свисала кожа, один глаз болтался, вывалившись из глазницы, а изо рта трупа вырывались нечленораздельные, чавкающие звуки.