Король и Злой Горбун
Шрифт:
– Кто?
– Кто-нибудь из следственной бригады. Наверняка к ней приезжали, чтобы взять показания.
– Ночью? – не поверила Светлана.
– Почему бы и нет? С нами ведь тоже беседовали ночью.
Мы спустились к машине. Светлана, несмотря на теплую ночь, ежилась и, как мне казалось, дрожала.
Нервы.
– Поедем ко мне, – сказал я. – У меня есть коньяк.
Светлана с готовностью кивнула. Я понял, что с такой же готовностью она ответила бы согласием даже в том случае, если бы я ей сказал, что у меня дома не коньяк,
Мы ехали молча. Ночные улицы, особенно там, где не горели фонари, выглядели мрачно. Или восприятие зависит исключительно от настроения?
Дома я первым делом включил телевизор – хотелось шума и чужой неусваиваемой говорильни. Светлану я отрядил готовить кофе, сам занялся коньяком. Все при деле, и уже начинает казаться, что все идет как прежде, а плохое – лишь сон. Но к действительности мы вернулись очень скоро. Начался ночной выпуск новостей, и едва ли не первым сообщением было: «Как мы уже сообщили ранее, несколько часов назад было совершено покушение на участника популярной телепрограммы «Вот так история!». Киллер или киллеры – точно пока не установлено, – вооруженный предположительно автоматом Калашникова…»
– Какая оперативность! – с досадой оценил я и даже поморщился, как при зубной боли.
Не было сказано ничего нового, чего лично я не знал бы. Показали место трагедии. Бедный Гончаров лежал, еще не прикрытый простыней. Вокруг неспешно орудовали ребята из следственной бригады.
– Вот откуда она могла узнать.
– Что?
– Я о Гончаровой, – сказала Светлана. – Она могла узнать о смерти мужа из выпуска новостей.
Да, все правда. И мне не пришлось ничего ей объяснять. Но встретиться я обязан. И еще – присутствовать на похоронах.
– Как тяжело, – сказал я, – чувствовать себя причастным к чьей-то гибели.
– Брось, не надо, – попросила Светлана.
Пыталась успокоить, но это было излишне.
Если бы я послушался Демина! Он настаивал на том, чтобы я прогнал Гончарова. Если бы я это сделал, Гончаров не попал бы под пули.
– Не надо, – повторила Светлана, словно прочтя мои мысли.
К кофе мы так и не притронулись. Пили коньяк, за час почти опорожнили бутылку, но я совершенно не чувствовал опьянения. Светлана, кажется, только терла покрасневшие глаза.
– Я постелю тебе на диване, – предложил я.
– Да.
Когда я вернулся на кухню, Светлана была уже совсем никакая. Наконец коньяк сделал свое дело. Я перенес ее на диван и собственноручно раздел. Она тянулась ко мне и все норовила прижаться. Так тянутся не к мужчине, а к матери – чтобы защитила и помогла забыть о беде.
– Все будет хорошо, – шепнул я ей. – Спи.
Я лег в другой комнате. Слышал, как дышит спящая Светлана, а сам заснуть не мог. Вспоминался Гончаров, еще живой. Я снова видел, как он сидит за столиком в ресторане – спокойный, значительный, великодушный. Секретный космонавт. Победитель в Третьей мировой войне. Он так рвался в нашу программу.
27
Касаткин пришел в наш офис сам, лично. Такого, кажется, до сих пор ни разу не случалось. Глава телеканала на то и первое лицо, чтобы царствовать, и не царское это дело – по холопам бегать, но сегодня был особый случай.
Он вошел и встал в дверях. Скорбное лицо, под глазами круги. Сказал глухим голосом:
– Здравствуйте. – И сразу, без перехода: – Это удар по всем нам. Боль и боль – больше ничего в душе.
Он сейчас совершенно не был похож на чиновника. С истерзанной душой, в одну ночь постаревший человек. Он пожал мне руку и долго держал ее в своей ладони.
– Слишком далеко все зашло, – сказал Касаткин. – Будь осторожен, Женя.
– Я не боюсь.
– И совершенно напрасно, – попенял Касаткин.
Он имел право так судить, с высоты-то прожитых им лет.
– Осторожность и еще раз осторожность, – сказал Касаткин. – Пока этих негодяев не сыщут.
Насчет того, что сыщут, тут я был пессимистом. Пессимист – это бывший оптимист, в какое-то мгновение ознакомившийся с милицейской статистикой.
Распахнулась дверь, ввалился Гена Огольцов, увидел крайне расстроенного шефа, смутился и попытался отступить за порог, но Касаткин с хмурым видом сказал:
– Ну что же ты? Заходи. – И опять обернулся ко мне, продолжил прерванный разговор: – Мы эту нечисть выметем, Женя, обязательно, в самое ближайшее время это сделаем.
Потер воспаленные глаза.
– Я за конкуренцию, – сказал он. – Но без дикостей, а если начинают стрелять – тут надо каленым железом.
– Там пока не все ясно, – сообщил я. – Если честно, нет стопроцентной уверенности, что случившееся связано с нашей программой.
– Не обманывай сам себя. Виновные известны и понесут наказание!
Касаткин рубанул воздух рукой, и Гена Огольцов даже вжал голову в плечи.
– Разворошим муравейник! – посулил Касаткин. – И всех, кто причастен… кто хотя бы повод к случившемуся давал… кто хоть пальцем шевельнул, помогая убийцам…
Снова рубанул воздух. Сейчас уже не казалось, что он невыспавшийся и усталый. Разъяренный лев, да и только. Я на всякий случай кивнул, подтверждая его правоту, хотя и не все понял. Касаткин потрепал меня по плечу.
– Ты всегда можешь рассчитывать на меня, – сказал он. – В любую минуту. – Повел взглядом, увидел Огольцова и добавил: – В нашем доме нехороший дух. Здесь надо проветрить, хорошенько проветрить, пока все окончательно не сгнило.
Метафора, надо полагать. Я, честно говоря, опять не очень хорошо понял Касаткина, но зато с изумлением увидел, как изменился в лице Огольцов.
– Ладно, мне пора, – сказал Касаткин. – Вы меня извините, работы много.
Вышел, на прощание всем пожав руки. Всем, кроме Огольцова.