Король Камней
Шрифт:
В одном месте тело горы рассекала узкая щель — от подножья до вершины. Издалека она виделась черным провалом в преисподнюю. Вблизи же расщелина представала в ином виде. Она имела пятнадцать шагов в ширину. На дне начиналась вырубленная в камне лестница. По ней поднимался высокий, худой как жердь старец в бархатной мантии — лиловой с золотом. Посох, в чьем навершии плясала алая вьюга, стучал по камню. Достигнув площадки, венчавшей лестницу, старец направился к темной арке. Вход стерегли изваяния: женщина с головой кобры и мужчина с головой носорога. У подножия статуй замерли два живых стража. На вид — люди; только одна походила на змею,
Старец остановился.
— Я — Симон Остихарос. Я хочу видеть Верховного.
Голос мага эхом загулял в недрах горы.
— Впустите его, — повелела гора.
И следом, подчеркнуто вежливым тоном:
— Войди, Пламенный. Тебя ждут.
— Благодарю.
Просторный зал встретил гостя гулкой пустотой. На стенах горели факелы, освещая двенадцать барельефов, шедших по кругу. Мясник, могучий, как титан, занес топор над тушей быка. Лучник с изумрудом, сверкающим в правой глазнице, натянул тетиву. Танцовщица была похожа на пожар, мечущийся над городом. Каменщик напоминал шестирукого божка. Табунщик врос в лошадь, став частью животного. Наложница, воин, ювелир…
И несся, как ветер, длинноногий скороход.
Над каждым барельефом, меняя цвет, переливался крупный опал. Факела вспыхнули ярче. Остихарос различил три фигуры — возникнув в дальнем конце зала, они двинулись навстречу магу. Впереди шел статный мужчина в темно-синей, расшитой серебром хламиде. Голову его венчала митра, высокая и жесткая, а на груди, ниже завитой колечками бороды, сверкал все тот же опал — символ Многоликого.
Двое адептов тенями следовали за старшим жрецом.
— Приветствую тебя, Верховный.
— Привет и тебе, Пламенный.
— Как жизнь, Сагиран? — прищурился маг, давая понять, что с официальными приветствиями он покончил. — Вижу, борода твоя черна по-прежнему. Употребляешь мой эликсир?
— Он действует, — улыбнулся старший жрец. — Ты явился одарить меня новой порцией?
— Я пришел забрать своего ученика. И надеюсь мирно уладить этот вопрос.
— Твой ученик? Ты ничего не путаешь?
— Нет. Его похитил Талел, чтобы вы сделали из него скорохода.
— Не сделали, — жрец поморщился, — а открыли ему Путь. Впрочем, неважно. Недомолвки Талела дорого обходятся. Все не так просто, Симон. Мальчик уже обещан султану Равии.
— Знаю, — Симон улыбнулся уголками губ. — Вот послание Махмуда Равийского, скрепленное личной печатью султана.
Маг извлек пергамент с красным кругляшом печати, висящим на шелковом шнуре, и протянул его жрецу.
— Жаль, — дочитав послание, жрец нахмурился. — Теперь пристроить Вставшего-на-Путь будет куда сложнее…
— У тебя больше нет обязательств перед Махмудом. Верни мне ученика, и избавь себя от лишних хлопот.
В словах Остихароса звучала угроза.
— Прости, Симон, — жрец сделал вид, что ничего не заметил. — Мы уже начали подготовку к ритуалу. И боимся навлечь на себя гнев Многоликого.
— Мальчик еще не предстал перед Многоликим!
Голос мага набрал силу. В глазах засветилась опасная бирюза. Пальцы правой руки с отчетливым скрежетом сжались в кулак.
— Ты собираешься забрать мальчика против его воли?
— Что?!
— Он хочет стать скороходом.
— Я не верю тебе.
— А ему — поверишь?
Не дожидаясь ответа, Верховный приказал:
— Приведите Встающего-на-Путь.
— Я
Мальчишка не выглядел забитым или истощенным. Вряд ли его пытали, понуждая дать ответ, угодный жрецам Тирминги. Но Симон хорошо представлял себе возможности Открывающих Пути. Маг и сам без труда, одним движением брови, принудил бы ребенка поклясться, что тот с детства мечтает отрезать себе язык, стать обедом крокодилов, раздать имущество беднякам…
— Сам видишь, — пожал плечами старший жрец.
— Я еще ничего не вижу, — возразил Симон. — Я еще только всматриваюсь.
И тут Карши шагнул вперед:
— Скороходом! Я хочу быть скороходом!
— Ты же мечтал стать магом, — начал было Симон.
Но мальчишка перебил его, как если бы Пламенный во славе и величии выносил ему смертный приговор, и дослушать до конца значило сунуть голову в петлю:
— Нет! Ни за что! Я хочу — скороходом!
Карши вскинулся всем телом, словно норовистый, почуявший аркан жеребчик. Взгляды мага и мальчика встретились. Симон вздрогнул. На миг почудилось, что это он сам, юный, насмерть испуганный, смотрит на грозного, беспощадного старца, пришедшего увлечь его в бездны ужаса. И лучше быть скороходом, поваренком, конюшим, лучше вообще не быть…
Нет, это мне не чудится, понял маг. Я действительно вижу его глазами. А он — моими. И видит себя — несчастного, трясущегося от страха. Кого ты боишься, Карши? Меня? Своего учителя? Или той судьбы, которую я олицетворяю?
— Я приду за тобой, Карши. Ты веришь мне?
— Верю, учитель. Только… Приходите скорее, пожалуйста!
Наконец Симону удалось освободиться. Кажется, еле различимая паутинка все еще тянулась от него к Карши…
Проклятье! Кровавая звезда! Если бы Карши, взывая из темницы, воспользовался тушью, углем, киноварью… Но кровь, его кровь! Симон проклинал себя за преступное небрежение. Паутинка до сих пор соединяла их, давая доступ в сознание «кровника». Как паучок, висящий на серебристой нити, летит по воле ветра, так Карши все это время волочился за учителем, видя то, что видел Симон, и даже проваливаясь в воспоминания старика — вряд ли далеко, не дальше пяти-шести месяцев…
Представить себя мальчишкой было для мага трудней, чем сокрушить скалу. Но он попытался. Что же ты видел, мой маленький Карши?
…мрак подземелий Шаннурана. В углу, прикован к стене толстыми, лоснящимися в свете фонаря цепями, скорчившись, сидит старик, облаченный в грязное рубище. Космы седых волос, свалявшись в сальные колтуны, падают ему на лицо. Когда старик поднимает голову, болезненно щурясь — становится видно, что рот пленника зашит суровыми нитками.
…голову Черной Вдовы обрамлял венчик подвижных щупальцев. Щупальца колыхались, как водоросли в воде. Тварь приоткрыла узкую пасть, обнажив ряды острых зубов, и начала протискиваться в темницу. Гибкое тело искрилось крошечными блестками. Вот стала видна первая пара лап, шестипалых и когтистых, с неестественно цепкими и длинными, почти человеческими пальцами; влажный раздвоенный язык коснулся лица.
— Она приходит пить мою силу…