Король на краю света
Шрифт:
– Столь дружественные и любезные отношения между нашими народами навсегда останутся одним из моих главных поводов для гордости за все время правления,– сказала Елизавета.– Пожалуйста, поведайте своему султану, что английская подруга благодарит его за доброту.
Она устремила на доктора Эззедина внимательный взгляд, подмечая всякую мелочь, которую могла рассмотреть на его лице повыше бороды и усов.
– Доктор. Желаете ли вы сами такой судьбы? Жить среди нас, англичан?
– О великая королева, я желаю служить моему султану, и если он повелел, чтобы я служил вам, то я тоже этого желаю, со всей душевной теплотой. Служить вашему величеству – значит служить ему. Таковы мой долг и радость.
– Красиво
Эссекс громко рассмеялся.
– Но ведь он не сможет жить здесь, среди нас, вечно? Он же магометанин?!
Королева посмотрела на дерзкого фаворита, тем самым вынудив его умолкнуть, а затем перевела смягчившийся взгляд на коленопреклоненного, склонившего голову турка.
Итак, в конце августа 1591 года Махмуда Эззедина впервые превратили в подарок.
Корабль ушел без него. Его бросили. Еще до того, как он успел передать письма своим сыну и жене.
То ли насмешница-судьба, то ли смердящие демоны вышвырнули его на крошечный, влажный и ветреный остров, невероятно далекий от цивилизации, от дома, от любви, и он остался там, словно потерпевший кораблекрушение, будто пария. Он стоял один на этом острове, населенном, как в детской сказке, дикарями, еретиками и слабоумными, а больше всего профессиональными лжецами, чьи речи неизменно сбивали с пути истинного. То, с какой быстротой все изменилось, могло бы привести в замешательство самого Господа, если бы Он решил взглянуть на происходящее: за считаные месяцы – считаные дни! – уважаемый и удачливый человек превратился в раба; человек, знавший свое почетное место, сделался объектом чужой щедрости или презрения. Он почти мгновенно был отрезан от своей преданной семьи, от своей страны, оторван даже от любящего Бога и брошен скитаться в одиночестве в пустыне вдали от всего, чем дорожил.
И все, пряча фальшивые улыбки, поздравили его с изгнанием.
Когда жизнь преподносит людям награду за наградой, воздавая должное их уму, они начинают верить, что ум способен бесконечно служить защитой, что им отведено заслуженное, незыблемое и привилегированное место в мире, сотворенном Аллахом, что они по сути своей никоим образом не схожи – и никогда не будут схожи – с теми, кому не повезло. Но Махмуд Эззедин, начав свое долгое и неуклюжее погружение в дипломатию и шпионаж, придворную политику, интриги иноземцев, религиозные войны, был огорошен, словно человек, попавший в ловушку событий, выходящих за рамки его понимания. Он поглупел – или вынужден был признать, что всегда был глупцом. Он упустил из виду симптом, а когда его предупредили, отреагировал инстинктивно и бестолково. И так случилось, что в ту эпоху, когда лишь везучие доживали до пятидесяти, у Махмуда Эззедина десяток лет отняли с той легкостью, с какой воришка срезает кошелек в переполненном театре.
Десять лет спустя, когда доктора рвало посреди шотландской пустоши, где рядом не было ни души, он понял, что от высокомерия и глупости так и не исцелился.
Махмуду Эззедину предстояло стать подарком – олицетворением чьей-то щедрости – еще четыре раза.
15
Мой сын,
Господь всеведущий и милостивый воздвигает на пути человека такие препятствия, которые Он сочтет необходимыми, и нам следует не требовать объяснений или оплакивать свою участь, но любить наши страдания так, как мы любим Его. Аллах всеведущ, и Аллах не прислушивается ни к человечьим жалобам, ни к собачьему вою.
Я не вернусь к вам, как ожидал, и когда посольство прибудет в Блистательную Порту, меня не будет среди его участников.
Тот, кто принесет вам это письмо –
Это трудная задача, но я прошу тебя выполнить ее, поскольку ты юный мужчина: пожалуйста, скажи своей матери, что я вернусь, когда Всевышний соблаговолит так устроить, и что если на то будет моя воля, мое возвращение не заставит себя долго ждать. Ее супруг жив и страдает только от разлуки. Пожалуйста, читай ей эти слова так часто, как она того пожелает. Я задерживаюсь, я всего лишь задерживаюсь.
Часть вторая
Джеффри Беллок, 1601 г.
Меньше опасности в том, чтобы бояться слишком многого, чем слишком малого.
1
– Все еще ничего? – спросил Роберт Сесил 1, вытирая глаза с таким видом, словно именно он лежал в постели изнуренный, сам себя измучив голодом, и развлекал сидящую рядом Смерть.
– Выпила глоток вина.
– Но не поела?
Придворная дама покачала головой, поэтому Сесил прошел мимо нее и опустился на низкий табурет рядом с королевской кроватью, испытывая легкую боль в горбатой спине.
– Ваше величество.
– Мой пигмей… – прохрипела королева.
Она вот уже пятые сутки отказывалась от еды.
– Я попробовал бульон. Если позволите заметить, он столь же хорош, как и все, что вам когда-либо случалось отведать.
Елизавета закрыла глаза. Она так исхудала, что кости можно было разглядеть под тонкой кожей рук; в этой женщине, с точки зрения Сесила, не осталось ничего величественного, ничего царственного или прекрасного, подобающего владычице, и все-таки, сидя рядом, он ощущал внутри искорку былого трепета, который испытывал в детстве, наблюдая из темного уголка за отцом, поддерживающим ее власть на пике могущества с усердием садовника в пышно цветущем саду. Он увидел, как Елизавета погружается в дрему, потер ноющее плечо и стал ждать, когда она проснется.
И ее величество открыла глаза. Сесил вновь принялся настаивать на том, чтобы она поела, но Елизавета прошептала:
– Я получила такие чудесные сведения. Из-за границы.
Она ждала, хотела, чтобы он спросил, в чем дело – даже в нынешних условиях пыталась распалить в нем интерес.
– Мадам?
Она слабо улыбнулась и объявила:
– Я жду ребенка.
Сесил склонил голову и снова попытался поднести чашу к губам своего монарха.
– Англия,– провозгласила она, затем отвернулась.
Возможно, ребенка следовало назвать Англией; возможно, она носила в своем древнем и девственном чреве всю нацию. Вероятно, подумал Сесил, королева нарочно изъясняется поэтично или завуалированно: она, измученная голодом и болезнью, готова наконец-то обсудить давний, мучительный вопрос о своем преемнике. Поздновато.
У двери Сесил спросил, часто ли королева высказывала эту фантастическую идею.
– Она пару раз говорила что-то подобное,– призналась камеристка.
И поэтому государственный секретарь попросил даму со всей возможной любезностью, чтобы она никому ничего не пересказывала, но даже для его собственных ушей слова прозвучали как угроза. Он желал иного – желал, чтобы его голос звучал плавно и чарующе, чтобы его лицо вызывало привязанность и доверие. Жизнь стала бы гораздо проще, если бы он не выглядел так, словно постоянно строит козни, собирается что-то потребовать, возразить или пригрозить. Но этот навык его тело тоже не желало приобретать.