Король нищих

Бенцони Жюльетта

Сильви дождалась, когда тюремщик принес обед, часть которого она все же по привычке съела, но на этот раз она выпила почти весь кувшинчик бургундского: Сильви, даже преследуемой страхом, требовалось мужество, чтобы убить себя.

Когда тюремщик забрал поднос с посудой, не скрыв своего разочарования тем, что кувшинчик, который он сам привык опустошать, уходя от заключенной, пуст, Сильви взялась за дело: она схватила простыню и зубами вырвала из нее прочную полоску, после чего забралась на табурет и привязала ее к деревянной перекладине, к которой были подвешены занавеси кровати. Потом сделала скользящую петлю, убедившись, что это примитивное приспособление

не подведет; затем, приставив табурет к ножке кровати, Сильви опустилась на колени, чтобы попросить у Бога прощения, сожалея, что не может даже написать нежную записочку крестному отцу. Франсуа вообще писать не стоило: он забыл Сильви. Это мучило Сильви не меньше, чем предстоящий роковой конец.

— Медлить нельзя! — прошептала она. — Надо решаться!

И Сильви, снова встав на табурет, просунула голову в петли, когда вдруг послышался лязг засовов. Хотя Сильви резким движением ноги оттолкнула табурет, она даже не успела почувствовать, что на ее шее затянулась удавка. К ней бросился офицер, который ночью водил ее на допрос. Через секунду он уже держал на руках ослабевшее тело Сильви.

— Эй, ко мне! — крикнул он солдатам. — Перережьте веревку!

Как только Сильви открыла глаза, офицер резко проговорил:

— Самоубийство здесь запрещено! Вас следовало бы посадить в карцер! Там, по крайней мере, нет ничего, что помогло бы вам покончить с жизнью!

— Или чтобы выжить! — закричала Сильви, апатия которой сменилась гневом. — Какое вам дело до того, что люди кончают с собой? Вашему палачу меньше работы…

— Вот именно, вы отнимаете у него кусок хлеба, — с чудовищной логикой заметил офицер. — Теперь пойдемте, вас ждут!

Она стала отбиваться, но ее быстро скрутили.

— Ради Бога, оставьте меня здесь, дайте мне умереть! Я не хочу возвращаться… вниз!

— Вы пойдете туда, куда следует! Ну, вперед!

С мертвой душой, но живая, Сильви в сопровождении солдат пошла вниз по лестнице, страстно моля Бога о том, чтобы что-то произошло: рухнул лестничный пролет или на голову ей с потолка упал камень, избавив от грядущих страданий.

Выйдя во двор, Сильви сразу посмотрела на низкую дверь, которая так страшила ее, когда офицер взял ее под руку и сказал:

— На этот раз не сюда! Вам предстоит небольшая поездка…

На Сильви вдруг обрушилось чувство такого огромного облегчения, что она едва не разрыдалась. Ноги у нее еще дрожали, когда ее подсаживали в карету — точную копию той, которая ждала ее у ворот монастыря, и она скорее упала, чем села, на подушки, обитые серым сукном. Лишь в этот миг она заметила, что в карете сидит одетый в черное человек, и в испуге отпрянула, вспомнив о своем злоключении в замке Рюэль, но незнакомцем оказался только судья, допрашивавший ее прошлой ночью, и Сильви мысленно поблагодарила Бога, который убрал с ее дороги Лафма. Сильви не пережила бы этот путь, если бы ей пришлось преодолеть его под жестоким взглядом этого негодяя…

— Я знаю, что вы мне не ответите, и все же спрошу вас, куда мы едем?

— Это не секрет. Мы едем в кардинальский дворец.

И снова под колесами кареты прогремели доски на подземном мосту Бастилии…

8. МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ

Выйдя из кареты во дворе дворца, Сильви поняла, что здесь готовятся к отъезду. Вокруг некоего странного сооружения, обтянутого пурпурной тканью с вышитыми на ней гербами кардинала, суетились слуги и гвардейцы: одни укладывали на телеги сундуки и прочий скарб; другие проверяли собственную экипировку, тщательно осматривали лошадей

и оружие.

— Разве его преосвященство покидает Париж? — прошептала Сильви; она уже вполне пришла в себя, чтобы осмелиться задать вопрос.

— Его преосвященство направляется на юг, к королю, чтобы вместе с ним разделить славу наших недавних побед. Постарайтесь не раздражать его преосвященство! Кардинал болен и предпринимает эту поездку ценой невероятных усилий воли.

В том, что кардинал серьезно болен, Сильви смогла убедиться, когда ее ввели в спальню, где слуги заканчивали облачать его преосвященство. Яркое пламя в камине яростно боролось с холодом. В комнате было почти нечем дышать, но кардинал был бледен как мертвец. Худоба Ришелье превратилась в изможденность, и его лицо, еще больше вытянувшееся из-за острой, почти побелевшей бородки, казалось не шире лезвия ножа… Глаза ввалились, а на шее и запястьях из-под длинной сутаны из красного муара белели кружева, прикрывавшие язвы, которые, как говорили, было покрыто все его тело. Однако спину Ришелье держал прямо, а взгляд у него был властный. Двигаясь медлительно, кардинал с трудом добрался до кресла у маленького стола, заставленного пузырьками и баночками, потом повелительным жестом удалил из спальни слуг.

Сильви впервые видела Ришелье без его кошек, но ее удивление продолжалось недолго: вдруг откуда-то возник великолепный кот с густой пепельно-серой шерстью и вскочил на худые колени кардинала, который поморщился от боли. Длинная бледная ладонь сразу же погрузилась в шелковистую шерсть, и одновременно грудной, несколько хриплый голос спросил:

— Значит, это снова вы, мадемуазель де… де… Вален? Так ведь вас зовут?

— Когда-то давно я уже имела честь сообщить свое имя вашему преосвященству…

— Вы правы. Давно это было, но вы почти не изменились. Да нет, пожалуй, немного подросли! Сколько вам сейчас лет?

— Скоро исполнится двадцать, монсеньер.

— Я не буду спрашивать вас, чем вы занимались все эти годы. Во-первых, потому, что кое-что мне уже известно, во-вторых, потому, что у меня слишком мало времени. Вы продолжаете петь?

— После многих месяцев перерывая снова начала петь в капелле монастыря Визитации. Чтобы хорошо петь, на сердце должно быть легко…

— …или бесконечно тяжело. Утверждают, будто лебедь в предсмертные мгновения издает самые восхитительные звуки. Мне было бы очень приятно, если бы вы спели для меня в последний раз… Посмотрите возле флорентийского секретера, там должна быть гитара!

— Я не смогу петь, монсеньер, — тихо сказала Сильви, не двигаясь с места.

— Почему?

— Я не лебедь, и к тому же… Возможно, приближение смерти улучшает голос, но страх его портит…

— А разве вам страшно? Если мне не изменяет память, я слышал от вас уверения в том, что вы меня не боитесь?

— Теперь настали другие времена, монсеньер! Тогда я была на службе у королевы и в пределах дозволенного была свободна. Сегодня я приехала из Бастилии, куда меня бросили под тем предлогом, будто я хотела отравить ваше преосвященство…

Приступ сухого, грудного кашля сотряс худое тело кардинала, отчего на его бледных щеках пятнами проступил румянец. Он склонился к столу, взял наполовину наполненный бокал и медленно выпил.

— Но вы, естественно… вы… никогда не хотели… меня похоронить?

— Я? Никогда! — убежденно возразила Сильви.

— Вы, наверное, и не хотели, но другие, из тех, кто вам дорог? К примеру, герцог Сезар…

— Он никогда не был мне дорог. Без госпожи герцогини он ни за что ничего для меня не сделал бы.