Король-одиночка
Шрифт:
– Бабы… – он выругался. – Все вы одинаковые. Это все Радка из театра… Проститутка, заложила меня…
– А что она знала? – небрежно спросила Мария.
– Да ничего! Что она могла знать! Пару раз всего перепихнулись… Только теперь куда ни плюнь – всюду эти… В «Корриде»! В «Пегасе» крутятся! На днях к «Праге» подъехал – и там стоят!
– А зачем ты по городу вертишься? Сидел бы дома…
– Дома? – оскалился он. – Слушать, как мать зудит? С утра до ночи скрипит, что из-за меня их дом опозорили, а я – всему роду проклятье! С Розкой Метелиной неделю был – и та, сука, продала!
– Замолчи! – не стерпев, взорвалась Мария. – Я еще должна про твоих баб слушать?! Совсем совести не осталось!
Он умолк. Мария, встав с пола, села на тахту, за спиной Графа.
– Зачем тебе вообще это понадобилось? – спросила почти ласково. – Я слышала, этот Король – не мальчик. Думаешь, справишься с ним?
– Не я, так Белаш, – хмуро отозвался Граф. – Не пойму, чего он дожидается. Не хочет связываться, старый черт, со стороны глядит… Думает, я без него не сумею! А Король… Да доберусь я до него, достану, не беспокойся! Что он – бессмертный? Еще день-другой – и все…
– А ты боишься, морэ, – вдруг сказала Мария. Граф искоса, ненавидяще взглянул на нее.
– Чего бояться?
– Сам знаешь чего.
Молчание. Граф опустил голову. Мария следила за ним, зажимая ладонью колотящееся сердце.
– Спой что-нибудь, – внезапно попросил он. По его тону Мария поняла: возражать опасно. Подошла было к роялю, но Граф властно кивнул на гитару, висевшую на стене. Сняв ее, Мария села на пол – подальше от Графа, – пробежалась пальцами по ладам, проверяя настройку, взяла аккорд. Вполголоса запела «Невечернюю». Когда-то на концертах они со Славкой пели эту песню вдвоем, и по онемевшему залу плыл запах сырой полыни и ветра, слышался дальний перестук копыт и скрип колес. Казалось, еще немного – и можно будет увидеть поднимающуюся из степного тумана луну. Кто еще смог бы спеть так?..
– Ай, да не вечерняя,
Не вечерняя ли да заря…
Зорька ведь как спотухала…
Резкий скрип пружин – Граф вскочил. Перед Марией мелькнуло его искаженное лицо. Вырвав из ее рук гитару, он швырнул ее об пол. Раздался треск, визг порванных струн. Следующий удар получила Мария. Каким-то чудом она успела закрыть лицо, и Граф ударил ее в грудь, отбросил в угол. Упав, Мария скорчилась на полу. Сдавленно прошептала:
– Ты… ты же сам велел петь…
Граф стоял у стены. Молчал. В наступившей тишине отчетливо слышалось его тяжелое дыхание. Мария подползла к гитаре, прижала к груди сломанный гриф, разрыдалась:
– Это же матери гитара… краснощековская… Ей сто лет было… Да что с тобой творится?! От страха бесишься? Чтоб тебя поскорей на тот свет отправили!
– А ты обрадуешься? – не оборачиваясь, спросил он. Мария замерла. Пальцы, сжимающие гитарный гриф, похолодели. Но Граф, не взглянув на нее, тихо, неприятно рассмеялся.
– Нет… Никогда не найдут. Король – сумасшедший… Неужели он думал, я это в своем доме буду держать? Или у вас, потаскух? Гаджо бишэрэскиро [51] …
51
Безголовый.
Мария
– Ты… что? – хрипло спросил он.
– Поди сюда. – Мария взяла его за руку, заставила сесть на тахту, сама взобралась туда же. Отчаянно, выдавая ее, дрожали пальцы, и Мария зажала их между коленями. Когда дрожь немного успокоилась, она вытянула руку, погладила взлохмаченную голову Графа. Он что-то проворчал сквозь зубы, попытался отстраниться.
– Что, морэ, – плохи дела? – тихо спросила она. – Ну, иди ко мне.
Секунду он еще медлил. А затем судорожно уткнулся в грудь Марии.
– Ма-ашка… Прошу, ну, прошу тебя – поехали отсюда! Ты одна, замуж все равно никто не берет… С эстрады ушла, из театра выгнали… Мангав [52] , мангав – поехали! Теперь богатые будем, вся в золото у меня оденешься! Ну что же ты, сука, ломаешься, что ж ты… Кому ты еще нужна? Ты же меня любишь! Ну, скажи, что нет! Скажи! Любишь же!
52
Прошу.
Мария, молча, отворачивалась от поцелуев Графа. Наконец, не сдержавшись, с силой оттолкнула его:
– Ты с ума сошел! Что мне – жить надоело?! Кто тебе даст героин за границу вывезти? Чтоб я еще из-за тебя в тюрьму села – не дождешься!
– Дура… Через два дня он в Румынии будет, а там…
– Ка-ак?.. – ахнула она, забыв об осторожности. Граф, подняв голову, взглянул на нее в упор. Марии вдруг показалось, что он совсем не пьян. Узкие глаза блестели холодно, мрачно.
– Поедешь со мной, если скажу? Клянешься?
– Клянусь! – выпалила Мария. Не сводя с нее глаз, Граф кивнул на икону:
– Забожись.
Встав, Мария сняла со стены Троицу в золотом окладе. Икона оказалась неожиданно тяжелой: она чуть не выпустила ее из рук. Закрыв глаза, коснулась губами пыльного дерева:
– Клянусь, что с тобой буду. Всегда.
Граф взял у нее из рук икону, осторожно повесил на место. Вернулся на тахту и повалился рядом с Марией.
– Ну, говори. – Она смотрела в темную стену. – Обещал.
Через полчаса Граф храпел, лежа на тахте вниз лицом. Мария сидела рядом. Глаза ее были сухими, губы что-то беззвучно шептали. На полу в свете уличного фонаря тускло блестели обломки гитары.
Утром под окном раздался резкий автомобильный гудок. Король проснулся первым, вскочил на подоконник и показал стоявшему внизу Лягушонку кулак. Тот в ответ постучал пальцем по запястью и скрестил руки на груди, приняв позу оскорбленного Наполеона. Король кинул взгляд на часы, охнул и начал одеваться.
Под одеялом сонно пошевелилась Марго.
– Куда, господи… Неймется?
– Дела, – натягивая тельняшку, Король вспомнил вчерашний вечер. Темный зал ресторана, девчонка с гитарой, тихий голос: «Зайди завтра к Петро…» Что могло у него случиться?